[Morrigan33]

Решила вложить это еще и сюда, вдруг кому-то будет интересно. Продолжение моего большого Пру\Венского фика.

Название: Лихорадка
Фандом: Хеталия
Персонажи: Пруссия\Венгрия, фоном Австрия
Рейтинг: R балансирующий на грани NC-17
Жанр: романтика, ангст, драма, юст кхм... эротика
Тип: макси
Бета: Flower Ranger (спасибо ей огромное за поддержку и терпеливое выслушивание всех моих истерик)
Дисклеймер: персонажи уже настолько ООС, что даже как-то неудобно писать, что они принадлежат Химарю. Ну правила есть правила.
Размещение: только с этой шапкой и желательно уведомить меня (приятно знать, что твои пописки где-то размещены)

Глава 3
Гилберт ударил кулаком по стене, расцарапав костяшки пальцев. Но сейчас боль была как нельзя кстати, позволяла очистить разум и погасить охватившее Байльшмидта возбуждение. Хотя сделать это было не так-то просто. Кровь все еще бешено стучала в висках, а в голове звучал голос Елизаветы, зовущей его с таким желанием... Вот только все закончилось тем, что в ее голосе зазвучали презрение и гнев.
Он выругался сквозь зубы.
«Молодец, Гилберт! Просто отличный эпизод, достойный внесения в биографию…»
Надо было сразу же отпустить Елизавету, как только она попросила. Но он слишком долго сдерживался... А она была все это время так близко, искушала его… Случайное прикосновение тонких пальчиков, милая улыбка… А ведь он не железный… И когда сегодня Гилберт ощутил под ладонями шелк ее кожи, почувствовал аромат волос… притягательный, будоражащий… Его и без того трещавший по швам самоконтроль тут же снесло к чертям…
Байльшмидт резко выдохнул, вспоминая, как Елизавета едва слышно стонала в его объятиях. Он был готов поклясться - ей были приятны его прикосновения. Она хотела его не меньше, чем он ее. Но все-таки она вырвалась. И упомянула Родериха. Имя другого мужчины подействовало на Гилберта как красная тряпка на быка. Он рассвирепел и в результате причинил Елизавете боль, выставил себя перед ней почти насильником. И ведь еще чуть-чуть и он бы им стал – благо холодные слова Хедервари вовремя его остудили.
- Но знаешь, ты можешь взять меня силой, но я никогда не стану твоей покорной игрушкой для постели!
Да, действительно, сейчас она была в его власти. Он мог взять ее силой, привязать к кровати, чтобы не вырывалась, опоить... Но этого было мало. Он хотел не только ее тело, но и душу. Хотел, чтобы она не была куклой в его руках, а отвечала на его ласки, с трепетом произносила его имя. Его и никого другого! Он хотел, чтобы она принадлежала ему вся, без остатка. А этого нельзя было добиться грубой силой. Только заботой и терпением. Гилберт так и собирался сделать: пока она из-за ранений вынуждена находиться рядом с ним, постепенно расположить ее к себе, завоевать ее любовь. И теперь все же сам и испортил. После такого она наверняка его возненавидит. Он так хорошо умел пробуждать в людях ненависть. Разрушать все, к чему прикасался... Но с ней ему хотелось быть другим. Чутким и нежным. Ведь какой бы сильной Елизавета ни казалась, она все равно оставалась хрупким цветком, который он мог ненароком растоптать своими тяжелыми армейскими сапогами…
Гилберт глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
«Что ж, придется начать все с начала и больше не допускать таких срывов. И снова заслужить ее доверие».
Он взглянул на дверь, сейчас разделявшую их, и задумался, а что же предпринять дальше.
«Пойти покаяться и попытаться все объяснить? И что я ей скажу? Ах, прости, что едва тебя не изнасиловал, просто я так сильно тебя люблю… Да, отличное признание, лучше не придумаешь! Очень романтично и красиво, твою мать…»
Гораздо проще было притвориться, что ничего не случилось и вести себя как обычно, надеясь, что все само собой забудется со временем. Это был малодушный вариант, но такой легкий и притягательный. В итоге Гилберт не устоял.
«Но не могу же я просто зайти к ней с невинной мордой и начать говорить о погоде?»
Байльшмидт прошелся туда-сюда, нервно взъерошил волосы, и тут вспомнил, что сейчас как раз время обеда.
«Вот и славно!»
Спустившись по лестнице в просторный холл, Гилберт добрался до кухни. Повар, шинковавший овощи, заметил его, отложил нож и вытянулся по струнке.
- Господин Пруссия, куриный бульон и рагу для вашей гостьи почти готовы, - по-армейски четко доложил он.
Тут взгляд Гилберта упал на стоящую на одном из столов корзину, где лежала целая гора спелых, ярко-зеленых яблок. Он едва заметно улыбнулся, вспоминая залитый солнцем сад и высокие старые деревья. Они с Елизаветой еще совсем маленькие, и она залезает ему на плечи, чтобы сорвать свои любимые яблоки…
«Захвачу-ка я несколько», - решил он, надеясь, что они помогут хоть немного развеять неприятный осадок от недавних событий.
Вскоре Байльшмидт вышел из кухни с подносом, на котором стояли тарелки с бульоном и рагу, лежал хлеб и сыр, а главное - сверкавшие зелеными боками яблоки. Словно сошедшие со страниц его детских воспоминаний.
Перед дверью комнаты Елизаветы Гилберт остановился, не решаясь войти. Хедервари ведь наверняка злится и готова швырнуть ему в лицо вполне заслуженные обвинения, а может быть, просто решит его игнорировать.
Гилберт нервно переступил с ноги на ногу: он, бесстрашный на поле брани Гилберт Байльшмидт, боялся, как зеленый новобранец.
«Соберись, - велел он себе. – Сам кашу заварил, сам и расхлебывай. Что бы меня там ни ожидало, я это заслужил».
И, пинком распахнув дверь, он решительно шагнул вперед.
- А вот и обед! – объявил он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно и весело.
Елизавета сидела на кровати, укрыв ноги одеялом, она уже успела надеть шелковый темно-зеленый халат с длинными рукавами. Гилберт медленно двинулся к ней, настороженно вглядываясь в ее лицо, ожидая увидеть в ее глазах ненависть и отвращение. Ожидая услышать что-нибудь вроде «Не приближайся ко мне, животное!». Но она молча смотрела на него без тени злобы, внимательно, как бы изучая.
Он осторожно поставил поднос ей на колени, а сам присел на кровать рядом.
В воздухе повисла напряженная тишина. Елизавета задумчиво помешивала ложкой бульон, а Гилберт мучительно пытался придумать, что бы сказать.
- Яблоки? – вдруг прорвался сквозь вязкую пелену молчания голос Хедервари.
- Ага, я нашел несколько на кухне, – кивнул Гилберт. - Ты ведь все еще их любишь?
- Да, - она едва заметно улыбнулась. – Удивительно, что ты помнишь…
- Как тут забудешь! – усмехнулся он, радостно подхватывая такую безопасную тему для разговора. - Мы ведь постоянно лазили за яблоками в сад к Лукашевичу. А помнишь, как он визгливо орал, когда ловил нас на горячем? Воры, воры! Караул! Грабят!
- И так смешно размахивал руками и грозился нас выпороть… А мы улепетывали что есть мочи, на бегу теряя половину злосчастных яблок, ради которых выдержали столько испытаний, - Елизавета тихо хихикнула, прикрыв рот ладошкой.
Гилберт довольно улыбнулся: смех – добрый знак, значит, она на него действительно не злится. Он уже собрался припомнить еще какой-нибудь забавный случай из их детства, открыл рот и… обомлел. Рукав халата чуть сполз вниз, обнажая тонкое запястье Елизаветы. И Гилберт увидел ярко-красные следы пальцев на ее перламутровой коже. Его пальцев! Мысленно он проклял себя последними словами. Он ведь был готов изрубить на куски любого, кто причинит его прекрасной Лизхен хоть малейший вред, и вот теперь сам... Сам!.. оставил на ее коже отметины, которые вскоре превратятся в синяки. Поддавшись порыву, он взял ее руку в свою, поднес запястье к губам и осторожно поцеловал.
- Такого больше не повторится, - прошептал Гилберт. – Клянусь. Не бойся меня…
- А я и не боюсь, - проронила Хедервари и как-то неуверенно потянула руку на себя. Но Гилберт уже не мог ее отпустить. Сознание в который раз за сегодня заволокла пелена, все, о чем он мог сейчас думать – это бархатистая кожа Елизаветы, ее тонкий, едва уловимый цветочный аромат. Он осторожно провел губами по ее руке, задержался на ямочке на запястье и ощутил, как трепещет ее сердце. Точно пойманная в силки птичка.
«Идиот, ты что творишь?! - бесновался в истерике внутренний голос. – Ты ведь все по новой начинаешь, дурень!»
Гилберт его проигнорировал и поцеловал ладонь Елизаветы...
- Гил, прекрати, - слабый протест, который показался ему больше похожим на просьбу продолжать.
Он легонько лизнул, прослеживая кончиком языка линии на ее руке.
- Гилберт, я сказала, хватит! – выкрикнула Елизавета.
Байльшмидт заморгал, чувствуя, как рассеивается облако сладкого дурмана.
«О, черт, опять! - мысленно взвыл он. – Допрыгался. Теперь она точно разозлилась».
Он тут же поспешил отпустить запястье Хедервари и внутренне сжался, ожидая вспышки ярости. Но секунды тянулись, а ничего страшного не происходило. Так что Гилберт решился робко взглянуть на Елизавету: она прижала руку к груди, натянув рукав халата до самых пальцев так, что, казалось, ткань вот-вот треснет.
- Гил…, - вдруг неуверенно произнесла она. – Скажи, а ты… ты ведь меня…
И вдруг замолчала. Гилберт выжидающе смотрел на нее, но Елизавета лишь нервно кусала губы.
- Нет, ничего, не обращай внимания, - наконец пробормотала она и, подхватив с подноса яблоко, подбросила его в руке, как мячик. – Все-таки здорово, что ты их принес. Похоже, это мой любимый сорт, тот самый, который с легкой горчинкой.
Елизавета откусила кусочек и немного натянуто улыбнулась.
- Да, именно такие и выращивал Лукашевич. Помнишь, как он в итоге завел здоровенных псин, чтобы они охраняли сад? Ты все хвастался, что сможешь нацепить им всем на шеи розовые ленточки под цвет его любимого камзола. Я поймала тебя на слове и заставила ночью прокрасться в псарню… Эх, до чего же бесшабашными и глупыми мы тогда были…
Гилберт внимательно смотрел на Елизавету, совершенно не понимая, что происходит: ее поведение сбивало с толку и так не слишком хорошо разбиравшегося в чувствах других людей Байльшмидта. Горячая Хедервари не из тех, кто будет покорно терпеть то, что ей не по нраву, и раз она до сих пор не размозжила его голову тяжелым подсвечником, значит, он не был ей противен. Но тогда почем она так упорно отталкивает его? И вот сейчас она опять убегала, прячась за детскими воспоминаниями, как бы говоря: «мы только друзья не более». Гилберт совсем запутался – Елизавета прямо не отвергала его, но в то же время создавалось ощущение, что она строит межу ними стену.
«Нет, Лизхен, я не хочу быть для тебя только другом…»
И он пообещал себе, что обязательно сломает все разделяющие их преграды.
Но все же пока Гилберт решил воздержаться от активных действий, боясь, что его желания опять возьмут верх над разумом, а на сегодня было уже достаточно глупостей. Поэтому он поддержал разговор о временах их детства, и весь обед они с Елизаветой весело хрустели яблоками, вспоминая свои проказы…
Гилберт убрал пустой поднос на прикроватный стол.
- Ну что теперь, Лизхен, партию в карты? – хитро прищурился он. – Ты вчера все говорила, что хочешь отыграться.
Елизавета скучала от вынужденного безделья, и в последние дни у них вошло в привычку играть на желания в вист. Гилберт часто выигрывал, немного раздосадованная поражениями Хедервари в шутку приговаривала, что кому везет в картах, тому не везет в любви. Сама не подозревая, как неприятно звучат для него эти слова.
- Нет уж, ты опять со свой крапленой колодой меня обуешь, - надула губки Елизавета, но затем улыбнулась. – Пора мне самой себя развлекать. Если тут найдется набор для рукоделия, я могла бы попробовать вышивать или вязать что-нибудь.
- Рукодельничать? Ты? – округлил глаза Гилберт.
- Эй, эй! Что это за реакция? У меня, между прочим, получается не так уж плохо, - подбоченилась Елизавета. – Хотя, конечно, держать в руках меч гораздо привычнее, чем спицы… Но раз все равно нечем заняться…
- Ладно, сейчас организуем тебе рукоделье, - хмыкнул Байльшмидт. Комната, в которой он ночевал, располагалась рядом с комнатой Елизаветы и, похоже, в прошлом принадлежала даме. Там вполне мог найтись набор для рукоделия.
Он действительно обнаружился в комоде, и вот уже Гилберт с победоносным видом водрузил перед Елизаветой шкатулку с нитками, крючками и прочей фурнитурой.
- О, то что нужно! – она достала моток пряжи и вдруг как-то смущенно заглянула Гилберту в глаза. – Знаешь, Гил, я все думала подарить тебе что-нибудь в благодарность за… помощь.
На последнем слове ее голос чуть дрогнул.
- Я решила тебе что-нибудь связать. Как насчет варежек или шарфа?
«Твоя любовь, вот лучший подарок», - мысленно ответил он, но говорить ей такое было еще рано.
- От хорошего теплого шарфа я бы не отказался, - вслух произнес он.
- Вот и славно. А какой рисунок ты хочешь?
- На твое усмотрение.
- На мое усмотрение? – зеленые глаза задорно блеснули. – Ну, тогда пусть будут твои любимые цыплята. Желтенькие.
- И как я, по-твоему, буду выглядеть на зимнем смотре войск в шарфе с желтенькими цыплятами? – вскинул бровь он.
Елизавета на мгновение задумалась, видимо, представляя себе это зрелище, а затем залилась звонким серебристым смехом. А Гилберт просто любовался ее сияющим лицом, радуясь, что она может вот так смеяться рядом с ним.
- Ладно, шутка, шутка, - подмигнула ему Хедервари. - На самом деле я думала о белом шарфе с прусским орлом.
- Вот это другое дело, - кивнул Гилберт. – Отличный подарок…
- Подарок рыцарю от прекрасной дамы, - тихо, почти одними губами произнесла Елизавета, не глядя на него. И ему почудился в ее словах намек на то, что он сам недавно говорил о рыцарях и дамах.
«Ты получишь от меня только такую благодарность, не рассчитывай на что-то большее, это ты хочешь сказать, Лизхен?»
Но Гилберт был рад и такому: подарок, который она сделает своими руками, специально для него. Будучи Тевтонским Орденом, он часто видел, как рыцари повязывали перед битвой шарфы, которые им вручили возлюбленные. Тогда он был еще сопливым мальчишкой и все время потешался над ними. А вот теперь понял.
- Я буду с гордостью носить его, Лизхен, - серьезно и даже как-то торжественно произнес Байльшмидт…
Вечером Гилберт, как обычно пожелав Елизавете спокойной ночи, отправился в свою комнату и в коридоре столкнулся с адъютантом.
- Господин Пруссия, курьер только что доставил для вас письмо, - Отто протянул ему конверт и добавил с нотками благоговения в голосе. – От Их Величества…
Гилберт и сам уже заметил личную печать Фридриха, красовавшуюся на белоснежной бумаге. Похоже, это был ответ на его письмо с отчетом о боевых действиях и пленниках, где он писал и о Елизавете.
Байльшмидт зашел в свою комнату, быстро вскрыл конверт и погрузился в чтение послания.
«Как здоровье твоей дамы сердца?»
Гилберт криво усмехнулся: его одновременно и смущало, и веселило то, как Фридрих называл Елизавету. С королем у него сложились довольно близкие отношения, настолько, что он даже рассказал ему о своих давних чувствах к Хедервари, а ведь это был один из его самых тщательно оберегаемых секретов.
«Надеюсь, эта неприступная крепость вскоре выбросит белый флаг».
Байльшмидт снова улыбнулся, несмотря на шутливые обороты, он ощущал в этих строках дружескую поддержку. Но вот дальше тон письма стал более деловым и жестким.
«Победы в делах сердечных сулят нам и военные победы. Если Венгрия решит перейти на нашу сторону, это сильно ослабит Австрию. К тому же нам не помешает обзавестись надежным союзником, с которым тебя будет связывать не только подпись на договоре, но и чувства».
Гилберт и без напоминаний Фридриха прекрасно все это понимал. Он был уверен, что из них с Елизаветой получится отличная пара, и в мечтах ему уже рисовалась Пруссо-Венгерская империя, которой они будут править вместе. Но все же политика интересовала его в последнюю очередь. Ему была нужна сама Елизавета, а не ее армия или плодородные земли.
Байльшмидт продолжил чтение и, вскользь пробежав абзац, где Фридрих в красках описывал выгоды будущего союза, уже решил, что в письме больше нет ничего важного. Но следующие строки заставили его передумать.
«Я бы советовал тебе поторопиться с покорением своей строптивой дамы. Императрица Мария-Терезия предлагает заключить мир, и я собираюсь согласиться. Сейчас самый удачный момент – после сокрушительного разгрома в недавнем сражении будет легче заставить австрийцев пойти на уступки. К тому же наши войска сильно измотаны, боюсь, продолжение войны может обернуться для нас поражениями. Как ты понимаешь, после заключения мира мы будем обязаны вернуть всех пленных. В том числе и Венгрию…»
Гилберт смачно выругался и едва удержался от того, чтобы не порвать письмо в клочья. Он был уверен, что у него в запасе еще уйма времени, чтобы расположить к себе Елизавету, а теперь все его планы рушились.
«Спасибо, Фриц, удружил»
Хотя обвинять короля было глупо, он заботился о благе страны и рассуждал вполне разумно.
Гилберт еще раз перечитал последние строчки и недобро сощурился. Теперь вопрос был поставлен ребром: либо до даты заключения мира он сделает Елизавету своей, либо потеряет ее уже навсегда.

Глава 4
Елизавета в очередной раз распустила неудавшийся участок: она сидела в кресле у окна и уже битый час сражалась с вязанием. Непокорные петли путались, как и ее мысли. С того дня, когда ей открылись настоящие чувства Гилберта, она только и делала, что изводила себя раздумьями. О нем. О себе. О них. Она удивлялась, как раньше не заметила, что стала для него гораздо больше чем другом. Он ничего не говорил прямо, но это было и не нужно. Жесты, взгляд, случайно оброненные слова – все в нем буквально кричало «Я люблю тебя!».
И Елизавету тоже тянуло к нему. Ей было так хорошо, когда Гилберт просто находился рядом. От его по-мальчишески задорной улыбки внутри все пело, и хотелось улыбаться в ответ. А ночами он появлялся в ее снах, и она уже не отталкивала его, а наоборот, обнимала и позволяла себе такое, что утром, вспоминая, сгорала от стыда и боялась посмотреть ему в глаза.
Никогда она не испытывала ничего подобного.
И вроде бы, все так просто: ей достаточно было признаться, наконец, что она любит Гилберта еще с детства, что он всегда был для нее единственным… Но кое-что мешало. Помолвка. Ее обещание Родериху. Для Елизаветы слово чести всегда значило слишком много. И сейчас, принимая ухаживания заклятого врага своего жениха, она чувствовала себя предательницей. Ей следовало резко отказать Гилберту, четко дать понять, что между ними ничего не может быть. Но она не могла. И ощущала, как с каждым днем ее все больше затягивает в омут чувств.
Елизавета вздохнула и, отложив вязание на подоконник, взглянула на виновника своих мучений. Гилберт устроился в кресле напротив нее и с необычной для себя сосредоточенностью читал какое-то письмо.
Они часто так сидели рядом, разговаривали или занимались каждый своим делом, и в эти минуты Елизавета ощущала домашнее тепло и уют, словно они с Гилбертом стали настоящей семьей.
Он почувствовал ее взгляд и, спрятав бумагу в карман, улыбнулся.
- Знаешь, а мы, наверное, сейчас со стороны здорово напоминаем мужа и жену, - произнес Байльшмидт, будто прочитав ее мысли. - Благопристойная немецкая семья, отдыхающая после обеда…
- Из тебя вряд ли получится добропорядочный бюргер, - Елизавета, как обычно, попыталась скрыть смущение за язвительностью.
- Да и ты не годишься для роли примерной женушки, - хмыкнул он, легко кивнув на ее распутанное вязание. – Ты уже в который раз его переделываешь. Может, бросишь?
- Нет уж, раз я пообещала тебе шарф, значит, свяжу, - упрямо возразила она.
- Я не настаиваю именно на шарфе. Ты могла бы подарить мне что-нибудь другое, - как бы невзначай обронил он.
- Обойдешься шарфом. Свои земли я тебе не отдам, - огрызнулась Елизавета, прекрасно понимая, на что намекает Гилберт. Она отвернулась к окну, надеясь, что он не заметит, как покраснели ее щеки. Но все равно чувствовала его пристальный взгляд.
«Подари мне свою любовь. Будь моей», - она знала, что прочтет это в его глазах.
Из окна ей открылся вид на сад: мощные старые дубы с пышными кронами, мягко шелестящие листвой клены, стройные яблони и похожие на фиолетово-белые облака цветущие кусты сирени, чей нежный аромат вливался в комнату через открытое окно. В такой солнечный летний день грешно было сидеть в четырех стенах.
- Слушай, Гил, думаю, я уже достаточно окрепла, чтобы немного прогуляться, - Елизавета вновь повернулась к нему.
- Отличная мысль, - закивал Байльшмидт. – Подышишь свежим воздухом. И тебе надо больше двигаться, чтобы разрабатывать ногу.
Он поднялся с кресла, протянул Елизавете руку. Хедервари все еще сильно прихрамывала, но уже вполне могла ходить без помощи Гилберта. Однако она просто не могла не использовать возможность лишний раз к нему прикоснуться. Идти с ним рядом, опираясь на его сильную руку, было так приятно, что Елизавета не могла устоять. А что касается самого Байльшмидта, то он и не скрывал своих эмоций, пока они шли по коридору, он буквально сиял.
У лестницы им встретились два прусских офицера. Они отдали Гилберту честь, галантно раскланялись перед Елизаветой, и пока она проходила мимо, рассматривали ее с нескрываемым любопытством. А затем, видимо, решив, что их уже не расслышат, возбужденно зашушукались.
- Это она? Та самая?
- Ага, она. Женщина господина Пруссии…
Но к несчастью для офицеров, у Хедервари был отличный слух.
«Женщина господина Пруссии… Черт, и почему мне так понравилось, как это прозвучало?»
- Проклятые болтуны, - раздраженно проворчал Гилберт, а Елизавета с удивлением заметила, что он слегка покраснел. – Сплетничают почище фрейлин. Отодрать бы их как следует, чтобы научились не трепаться...
- Они так таращились на нас, как будто впервые увидели рядом с тобой женщину, - обронила Хедервари и тут же прикусила язык.
«О, прекрасно! Я докатилась до того, что чуть ли не прямо спрашиваю, а сколько женщин у него было», - схватилась за голову она, с ужасом понимая, что уже начинает ревновать к этим, возможно, несуществующим дамам. Одна только мысль, что Гилберт мог касаться кого-то, кроме нее, вызывала бешенство.
- Ну да, не видели, - пожал плечами Байльшмидт. – Ты же знаешь, как меня раздражают бабы. Только и делают, что щебечут о шмотках и украшениях. У меня от них башка начинает болеть…
- Я ведь тоже... кхм… женщина, - не удержалась от комментария Елизавета.
- Ты – это ты, - спокойно произнес Гилберт и вдруг задорно усмехнулся. – Я еще ни разу не встречал женщину, которая смога бы выбить у меня меч одним ударом… Да и мужчину, вообще-то, тоже...
Елизавета невольно заулыбалась. Вот это ей в нем и нравилось: он всегда видел в ней воина, а не просто женщину, годную лишь украшать гостиную или возиться с кастрюлями. Она чувствовала его молчаливое уважение к ее силе. И в то же время ощущала его заботу и понимала, что рядом с ним может позволить себе быть слабой… Странное противоречие….
- Неужели Великий признал, что кто-то может его победить? – Хедервари лукаво прищурилась.
- Величие в том и состоит, чтобы уметь с достоинством признавать свои поражения, - тоном, каким обычно цитируют кого-то, произнес Гилберт, но тут же ехидно добавил. – Хотя в тот раз в Баварии тебе просто повезло...
- Ах, повезло?! Вот поправлюсь и посмотрим, кому там повезло!
- Жду не дождусь…
За разговором Елизавета не заметила, как они спустились на первый этаж и вышли в сад.
Здесь было диво как хорошо. Хедервари полной грудью вдохнула сладкий аромат цветов и знойного летнего полдня. Они с Гилбертом прошлись по извилистым дорожкам меж ухоженных клумб, болтая о всякой веселой ерунде, а когда Елизавета утомилась, устроились на мягкой траве под раскидистой яблоней. Налетевший вдруг ветерок шаловливо растрепал кудри Елизаветы, а затем убежал дразнить ближайший куст сирени.
Хедервари прикрыла глаза, наслаждаясь царящей вокруг благодатью…
- Лизхен…
Она невольно вздрогнула: обычно грубый голос Гилберта сейчас стал удивительно глубоким и бархатистым. Завораживающим.
- Да? – обернулась она к нему. Он смотрел на нее внимательно и немного смущенно.
- Можно… я положу голову тебе на колени? – попросил он.
Попросил. Сколько уже лет Елизавета его знала и всегда была уверена, что великолепный Гилберт Байльшмидт никогда не опустится до того, чтобы просить. Он просто возьмет то, что хочет. А сейчас он смиренно просил ее…
- Хорошо, - согласие слетело с губ прежде, чем Хедервари успела сообразить, что говорит. И тут же она с изумлением поняла - если бы он попросил ее о чем-то большем, она согласилась бы так же легко.
«Когда это он успел приобрести надо мной такую власть?»
А Гилберт уже растянулся на траве и, положив голову Елизавете на колени, закрыл глаза. Она вгляделась в его лицо: сейчас его жесткие черты немного разгладились и он казался необыкновенно спокойным и умиротворенным. Точно путник, вернувшийся в родной дом, после долгой изнурительной дороги. Ей захотелось прикоснуться к нему, ласково провести рукой по щеке, растрепать белоснежные волосы. Передать ему хотя бы маленькую частичку той любви, в которой она не могла признаться… После долгих колебаний она все-таки не удержалась и легонько пригладила непослушные вихры.
Гилберт резко открыл глаза, и Елизавета тут же отдернула руку.
- Нет, не останавливайся, - прошептал он почти с мольбой. – Пожалуйста…
И снова она не смогла противиться его просьбе. Она осторожно скользнула пальцами по его волосам, ласково заправила за ухо выбившуюся прядку, чуть коснулась высокого лба. Гилберт блаженно зажмурился, вдруг едва слышно застонал и потерся щекой о ладонь, напрашиваясь на ласку. Точно котенок.
Елизавета ощутила, как по коже побежали мурашки.
«Нет, идиотка! Так нельзя!»
Она поспешила убрать руку, ругая себе за то, что опять поддалась искушению.
«Я не должна давать ему надежду. Я же помолвлена. Я должна отказать ему. Я должна…»
Но мысль оборвалась, когда Гилберт протянул руку и нежно провел кончиками пальцев по щеке Елизаветы. Он заглянул ей в глаза, изумрудная зелень встретилась с алым морем и растворилась в нем. Этот взгляд… Словно в целом мире для него существует только она одна. Столько искреннего обожания...
- Лизхен…
Откуда у него появилось это умение произносить ее имя так, что у нее внутри все переворачивалось?
- Лизхен, я…
Он прижал ладонь к ее щеке, набрал в грудь побольше воздуха.
- Я…, - его голос задрожал от напряжения. – Люблю тебя…
Сердце Елизаветы на мгновение замерло, а затем забилось с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
Ее затопила волна нежности и ничем незамутненного счастья. Захотелось обнять Гилберта, прижаться к нему и больше не отпускать. Никогда-никогда. Остаться здесь, в этом зелено-золотом полдне с ним.
«Люблю, люблю… Боже, как же я люблю тебя!»
Она была готова прокричать это, но горло стянул тугой обруч. То кольцо, что подарил ей Родерих в день помолвки и которое она так ни разу не надела.
«Ты чужая невеста. Чужая невеста. Ты обещала! Поклялась!»
Она сжала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, надеясь, что это хоть как-то поможет ей совладать с эмоциями. Сейчас настал решающий момент – она должна раз и навсегда разорвать связавшую их с Гилбертом нить. Никогда еще ей не было так тяжело, никогда не приходилось так ломать себя…
- Гил…, - голос предательски сорвался, как только она заглянула в его полное надежды лицо. Она слишком хорошо знала Гилберта, чтобы понимать, как трудно ему далось это признание. В конце концов, они были очень похожи: оба не умели говорить о своих чувствах. И потому шли к этому мигу долгие-долгие века… А сейчас Елизавета должна была все разрушить.
«Не надо, не надо! Скажи ему правду!» - кричало сердце.
Хедервари постаралась его не слушать, собралась с силами и попробовала снова.
- Гил, я не могу ответить тебе взаимностью. Ты же знаешь, я обручена с Родерихом, - она надеялась, что эти слова прозвучат достаточно уверенно, но получилось лишь слабое бормотание, больше похожее на оправдание или отговорку.
Гилберт помрачнел, резко сел и, развернувшись к Елизавете, пытливо взглянул на нее.
- И ты действительно любишь этого никчемного аристократишку, Лизхен?
Все было бы так просто, если бы она смогла ответить «Да, люблю». Но рубиновые глаза выжигали всю ложь и притворство, за которыми она могла бы спрятаться.
- Нет, - шепнула она. – И никогда не любила…
Гилберт торжествующе улыбнулся, приобнял Елизавету за плечи одной рукой и медленно склонился к ее губам. Но она уперлась ладонью ему в грудь и слегка качнула головой.
- Выслушай меня, - раз уж она начала говорить правду, надо быть честной до конца и высказать все, что было у нее на душе. - Люблю я Родериха или нет, это не важно. Мои чувства не имеют значения. У меня есть долг, о котором нельзя просто так забывать. Я слишком многим обязана Эдельштайну. И союз с Австрией нужен моей стране. Я не могу все бросить и… остаться с тобой.
Гилберт смотрел на нее внимательно и серьезно, хмурясь все сильнее с каждым новым словом.
- Долг, значит… - задумчиво протянул он. – По-моему, ты давно вернула очкастому тюфяку все долги.
И он легко коснулся ее плеча, там, где ткань платья скрывала затянувшуюся рану.
- А союз… Такой ли уж он выгодный? Он сделал тебя своей невестой? Пфф, не смешите меня! Я видел вас вместе на приемах… Ты семенишь за ним следом, и он тебе даже рта не дает раскрыть! Разве так обращаются со своей женщиной? Для Родди ты как была, так и осталась служанкой, просто теперь по-другому зовешься! Он тебя не достоин!
Байльшмидт говорил запальчиво и резко, Елизавета поразилась, как точно его слова описывали ее собственные сомнения.
«А ведь он прав… Родерих всегда относился ко мне по-доброму, но все равно оставалось ощущение, что он смотрит на меня немного свысока… Изменится ли что-нибудь после свадьбы? Может, зря я так цепляюсь за этот союз…»
А Гилберт вдруг притянул Елизавету к себе, так, что их лица оказались совсем близко и она волей-неволей вынуждена была смотреть ему прямо в глаза.
- Выходи за меня, Лизхен… У нас будет союз равных. Мне не нужна покорная служанка, которая смотрит мне в рот и соглашается с каждым моим словом. Мне нужна прекрасная женщина! Сильная, под стать мне. Такая как ты!
- Только представь себе, - прошептал он уже у самых ее губ, - какую могучую империю мы сможем создать вместе! Я брошу к твоим ногам всю Европу... И ты будешь моей королевой!
И Гилберт поцеловал ее.
Это был их первый настоящий поцелуй. Сначала легкий, почти невесомый, он быстро превратился в глубокий и пылкий. Гилберт буквально впивался в ее губы, ненасытно, требовательно. У Елизаветы закружилась голова, тело вдруг стало таким легким, что, казалось, еще чуть-чуть, и она сможет взлететь. Захлестнувшая ее волна восхитительных ощущений унесла с собой посторонние мысли. Долг, помолвка, Родерих – все затерялось в бурном потоке.
Елизавета обвила руками шею Гилберта, углубляя поцелуй…
Они оторвались друг от друга только, когда им перестало хватать воздуха.
Чувства переполняли Елизавету, заветные слова рвались на волю, она не могла, да и не хотела больше увиливать.
- Я люблю тебя, Гил, - уверено произнесла она, глядя ему прямо в глаза.
Он застыл мраморной статуей и ошарашено таращился на нее, похоже, не в силах поверить в услышанное.
- Скажи… скажи еще раз, - наконец сдавлено прошептал он.
- Я люблю тебя, - с наслаждением повторила Елизавета. – Я люб…
Гилберт прижал ее к груди так сильно, что у нее перехватило дыхание.
- Лизхен…
Влажные губы коснулись ее виска.
- … я так давно…
Лба.
- … так давно…
Щеки.
- … так давно тебя…
Он не договорил и финальным аккордом накрыл ее губы своими. Его горячий шершавый язык проник в ее рот, игриво коснулся ее языка, заставляя Елизавету задрожать от нового необычного ощущения. Она теснее прильнула к Гилберту, отвечая на поцелуй со всей страстью, которая так долго копилась в ней. И ждала только его…
Елизавета не заметила, как оказалась в объятиях мягкой травы, а Гилберт смотрел на нее сверху вниз. Его глаза потемнели от желания. Винные. Пьянящие. В них хотелось утонуть.
- Ты… ты такая красивая, - выдохнул он, добавив совсем тихо и даже как-то робко, - л… любимая.
Елизавета вспыхнула от смущения и удовольствия: эти простые слова звучали для нее гораздо прекраснее любых витиеватых комплиментов, которые говорил ей Родерих. Она не знала, как следует ответить, поэтому просто притянула Гилберта к себе и возобновила поцелуй. И даже рискнула позволить себе нечто большее – осторожно расстегнула его камзол, распахнула рубашку и провела рукой по его груди. Это оказалось еще приятнее, чем она воображала. Его кожа была гладкой, упругой и горячей – подушечки ее пальцев чуть покалывало, Елизавета ощущала, как напрягаются под ее ладонью мышцы. Гилберт едва ощутимо вздрогнул, и она поймала губами вырвавшийся из его горла слабый стон…
Ее действия словно послужили для него сигналом: ласки Гилберта стали более настойчивыми, поцелуи – жадными, почти грубыми. Он даже чуть прикусил губу Елизаветы, но наполнивший рот металлический привкус крови лишь сильнее возбудил ее. Она отпустила свои желания на волю: без стеснения гладила его широкую грудь, сильные плечи, подчиняясь внезапному порыву, чуть царапнула... И в награду получила уже даже не стон, а тихий рык.
- Лиз…хен…
Да, именно так. Она хотела, чтобы он произносил ее имя. Еще и еще! С придыханием, с дрожью. Звонкое «Лиз» и тягучее «хен».
«Я схожу с ума…»
Гилберт скользнул губами по ее тонкой шее, спустился ниже... Дикие, безудержные поцелуи. От таких остаются следы. Но Елизавете было все равно…
Он обрисовал кончиком языка ее ключицы, нежную ямочку меж ними. Елизавету затрясло, по телу пробежала сладкая волна и растворилась где-то внизу живота мириадами огненных бабочек.
- Нравится? – дурманящий низкий голос, теплое дыхание щекочет кожу.
- Да… - полувздох-полувсхлип.
Гилберт дразняще провел языком по самому краю выреза ее платья, шаловливо дернул зубами кружева оторочки, точно собрался порвать, а затем вдруг подул на влажный след. Елизавета не удержалась и тихонько хихикнула...
Она плавилась, как свеча, в его объятиях, и была совершенно не против, если бы они занялись любовью прямо здесь, на постели из мягкой травы под раскидистым деревом. Она так хотела его… Но кое-что не давало ей полностью отдаться наслаждению – одна маленькая мысль.
«А как же твое обещание Родериху, а? Вот так вот возьмешь и легко переметнешься к его врагу? Предательница… Подлая предательница».
Елизавета гнала ее прочь, но она настойчиво возвращалась снова и снова. Хедервари отлично знала за собой такую черту и люто ненавидела: навязчивое стремление выполнить свой долг и сдержать однажды данное слово, даже если это было ей не выгодно, даже если от этого ей становилось только хуже. Даже если это причиняло боль.
Именно чувство долга заставило ее мягко отстранить руку Гилберта, когда он попытался расшнуровать лиф ее платья.
- Гил, подожди…
Пару секунд он смотрел на нее затуманенным взглядом, явно не понимая о чем вообще речь, но затем на его лице отразилось беспокойство.
- Я что-то сделал не так? – неуверенно спросил он. – Ты прости… Я же с девушками не очень…
Застенчивость этого бравого вояки показалась Елизавете такой трогательной, на мгновение она даже забыла, что собиралась сказать.
- Нет, нет, Гил, - улыбнулась она. – Все прекрасно… ты самый лучший… мне так хорошо с тобой… Дело не в тебе, а во мне… Родерих… мой долг… я не могу…
- Опять двадцать пять, - раздосадовано пробурчал Гилберт и сел на траву возле Елизаветы.
- Родди то, Родди се… Пошли его к черту!
- Ты не представляешь, как мне хочется сделать именно так…
- Тогда в чем проблема?
Елизавета не ответила, она села рядом с Гилбертом и положила голову ему на плечо. Все, чего она желала, – быть с ним. Чувствовать его жадные, но в то же время нежные прикосновения. Просыпаться в его объятиях. Слышать его голос. Такой любимый и родной. Но она понимала, что если останется с ним, ее все время будет мучить чувство вины, отравляя их счастье.
«Но ведь я вовсе не предаю Родериха, я же не собираюсь против него воевать, - попыталась возразить самой себе Елизавета. – Мне наверняка удастся и Гилберта уговорить прекратить их старую вражду. Так что получается, я только лучше сделаю!»
«Ой, вот только не надо обманывать себя сладкими сказочками о примирении заклятых врагов, – насмешливо передразнил внутренний голос. – Они слишком сильно ненавидят друг друга. И что ты будешь делать, если война продолжится? Ты ведь не сможешь остаться в стороне, когда любимый сражается. Тебе придется поднять оружие против Родериха…»
«Да и с чего я вообще взяла, что он меня так просто отпустит. Сказать: «Прости я полюбила другого, давай расстанемся» - нельзя. Я – провинция империи. Как бы Родерих хорошо ко мне ни относился, политические соображения не позволят ему дать мне уйти. А значит война. Опять война…».
От вороха мыслей начинала болеть голова, противоречия разрывали Елизавету на части.
«Проклятье, почему же все так сложно?»
Вдруг она ощутила, как ее обнимает сильная рука Гилберта.
- Лизхен, ты почему молчишь? Все нормально?
Елизавета подняла голову, заглянула ему в глаза, и на краткий миг ощутила облегчение...
Но сомнения все равно продолжали бередить душу.
Хедервари поняла, что ей надо как следует поразмыслить. В одиночестве. Потому что когда Гилберт был рядом, она могла думать лишь о том, как же замечательно его целовать…
- Гил, я не могу вот так сразу принять твое предложение, - она старалась говорить мягко, но твердо. – Все так запуталось… Мне нужно подумать.
На лицо Байльшмидта набежала тень.
- Тогда думай быстрее, - резко бросил он. – Фриц собирается заключить мир и завтра я должен встретиться с делегацией послов, которые поедут на переговоры. Так что решай, либо ты отправишься к своему драгоценному Родди, либо останешься со мной.

Глава 5
Гилберт был уверен, что познал счастье. Повергать очередного врага, упиваясь своей силой, всегда было для него истинным наслаждением. Но сегодня он понял: все его славные победы ничто по сравнению с тремя простыми словами, произнесенными Елизаветой.
«Я люблю тебя», - сладким эхом разносилось в душе, заполняя блаженством каждую клеточку его существа. Он был так счастлив, что ему начинало казаться, будто все это сон. Но нет, Елизавета больше не была лишь воздушным образом в его грезах, ее поцелуи, прикосновения – все было реальным.
И сейчас, готовясь ко сну в своей комнате, он уже, наверное, в тысячный раз покручивал в голове каждое чудесное мгновение сегодняшнего дня. Вот тонкие пальчики Елизаветы ласково перебирают его волосы. Вот ее мягкие губы накрывают его. И маленькие ладошки скользят по его груди. Ни с чем не сравнимое наслаждение. И больше их с Елизаветой уже ничто не разделяет… Почти.
Гилберт скривился, вспомнив, как она заговорила о своем долге перед Родерихом: проклятый Эдельштайн все время тенью маячил между ними.
- Надо было прикончить очкарика, - проворчал Гилберт. Но в таком случае Хедервари бы его возненавидела. Она была по-своему привязана к Родериху, и хотя Байльшмидт понимал, что это всего лишь вассальная преданность, не ревновать не мог.
К тому же после их разговора в саду весь остаток дня Елизавета его сторонилась. Большую часть времени она проводила за вязанием, иногда, отложив спицы, просто рассматривала петли, мысли ее явно витали где-то далеко, а во взгляде читалась грусть. Она сказала, что хочет обдумать его предложение. И Гилберт постарался унять свою страсть, чтобы дать ей время. Елизавета, хотя и бывала иногда импульсивна, все же оставалась рассудительной и серьезной. Он хорошо помнил их полную битв юность, когда она своим здравомыслием удерживала его от глупостей, не раз и не два спасая ему жизнь.
«Ничего, ждал столько лет, подожду полдня», - успокаивал себя Гилберт, расстегивая камзол.
«Но ты мне еще заплатишь за ожидание, моя маленькая Лизхен…», - и он улыбнулся своим мыслям, предвкушая весьма приятное наказание для нее.
Хотя Гилберт и волновался, он был уверен, что получит заветное «Да». Ведь она уже призналась ему. Уж он-то сможет любить ее так, что она забудет про все. И будет думать только о нем. Гилберт прикрыл глаза, позволяя себе погрузиться в фантазии о будущем, где они вместе. Всегда…
Он вздрогнул, услышав, как скрипнула дверь, и резко развернулся.
В комнату вошла Елизавета. На первый взгляд она казалась спокойной, даже расслабленной, но он сразу же почувствовал в ней едва уловимое напряжение, будто сам воздух вокруг нее слегка дрожал. Чутье подсказывало Гилберту, что должно произойти нечто важное.
Елизавета держала в руках аккуратно сложенный белый шарф с черным орлом.
- Я наконец-то его закончила. Примеришь? – ее улыбка получилась какой-то вымученной и совершенно не веселой.
Хедервари накинула шарф Гилберту на шею: ткань была мягкой, ему показалось, что он все еще чувствует в ней тепло пальцев Елизаветы.
- Спасибо, - пробормотал он. – Мне давно не дарили подарков…
Гилберт обнял за талию и притянул к себе, собираясь поцеловать. Но Елизавета выскользнула из кольца его рук.
- Боюсь, это прощальный подарок, Гил, - на мгновение она потупилась, а затем вскинула голову и твердо встретила его озадаченный взгляд. – Я решила. Я возвращаюсь к Родериху.
На мгновение Гилберту показалось, что он разучился дышать. Мир, всего минуту назад сверкавший яркими красками, померк.
- Лизхен, это… не смешная… шутка, - слова давались с трудом, горло сжимали железные тиски.
- Это не шутка, - в столь мелодичном голосе Елизаветы сейчас звучал приговор. – Завтра я поеду с тобой в Австрию.
В этот момент Гилберт понял, что ему все-таки снился сон. А сейчас его ждало пробуждение, полное горечи и разочарования.
- Почему?! – выдавил он. – Мы же… ты же… Ты говорила, что любишь меня!
Последние слова он выкрикнул почти как обвинение.
- Люблю, - Елизавета говорила спокойно, но чуть дрожащие руки выдавали ее волнение. – Но я дала Родериху клятву верности. Я не могу ее нарушить. Это выше меня…
Клятва. Гилберт отлично знал, насколько Елизавета верна своему слову. Пожалуй, в этом она была гораздо большим рыцарем, чем все окружавшие ее мужчины. И даже он сам. Байльшмидт искренне восхищался такой ее чертой. До этого момента.
- Да к черту твои принципы! – заорал он, хватая Елизавету за плечи. – Это глупо!
- Я знаю, но ничего не могу поделать. Такой уж глупой я родилась… Прости, - она погладила его руку. – Но что бы ни случилось, я… Ты всегда будешь для меня единственным… И…
Она замялась, но все же продолжила.
- Я не позволю Родериху к себе прикоснуться. Наш брак будет только на бумаге…
«Как будто мне от этого легче!»
- Не позволишь, да? – едко процедил Гилберт, еще сильнее сжимая ее плечи. – А если он прикажет? Ты ведь его служанка, ты обязана подчиняться.
Елизавета нахмурилась, но ничего не ответила. Весь ее вид говорил о том, что она не отступится от принятого решения, как бы он ее ни убеждал.
Гилберт начал закипать, ярость и бешеная ревность застилали сознание. Из глубин души поднялось первобытное чувство собственничества. Желание обладать во что бы то ни стало. В нем проснулся какой-то другой Гилберт. Он не собирался ждать, быть терпеливым и нежным. Он. Хотел. Елизавету. Дико, почти до безумия. Она будет принадлежать ему. И плевать, что она сама об этом думает.
«Моя Лизхен! Никому не отдам! - набатом стучало в голове. – Какого черта я должен ее отпускать?! Отступить в сторонку и позволить ей уйти к этому австрийскому дохляку?! Чтобы он щупал ее своими холеными ручонками… Нет!»
Если нужно, он удержит ее силой. Запрет на сотни замков, чтобы никто не посмел не то что прикоснуться к ней, но даже взглянуть. Она будет его сокровищем. Его милой, дорогой Лизхен. Его, его, его… Они ведь просто созданы друг для друга. Только он сможет сделать ее счастливой. И со временем она сама поймет, как глупо было цепляться за долг и клятвы.
Гилберт резко отпустил плечи Хедервари и, шагнув вперед, встал между ней и дверью.
- Ты не поедешь к Родди! – рявкнул он. – Из этой комнаты ты выйдешь либо со мной в церковь, либо вообще не выйдешь! Ясно?!
Смутно он осознавала, что сейчас наверняка выглядит страшно: сверкающие на бледном лице красные глаза, жуткий оскал – дьявол, явившийся из Ада. Но он уже не мог с собой ничего поделать. Годами тлевшее пламя страсти сейчас вспыхнуло и сжигало Гилберта изнутри, животные инстинкты торжествовали …
Нежные пальчики коснулись его щеки. Они несли успокоение и мир.
Елизавета смотрела на него ласково, почти с материнской заботой. Ее глаза - зеленые озера в чаще леса, тихие, тихие… И в них он увидел свое отражение. Доброго, честного и благородного Гилберта, который заботится о тех, кто ему дорог. Того Гилберта, которого она полюбила.
- Ты ведь этого не сделаешь, Гил, - мягко улыбнулась она, поглаживая его по щеке. – Я знаю…
И он ощутил, как его гнев растворяется в омуте ее глаз. Конечно, он сам прекрасно понимал, что принуждением ничего не добьется. Птица, которой сломали крылья и посадили в клетку, больше не запоет. Так и Елизавета, слишком гордая, слишком вольнолюбивая. Она будет сопротивляться до конца... А если ему удастся ее сломить, это будет уже не она, а лишь пустая оболочка… Но главное, Гилберт знал – он никогда не сможет причинить ей боль. Слишком ценна была ее любовь. Добровольное чувство, не вырванное силой – чистое, искреннее. Он не мог его осквернить...
Вместе с яростью, Гилберта покинули все силы. Она вдруг почувствовал себя усталым и разбитым, как после тяжелого боя. Он обнял Елизавету, практически оперся на нее, чтобы не упасть.
- Не уходи, Лизхен, - прошептал он, судорожно стискивая ее плечи.
Он чуть отстранился, взглянул на нее.
- Пожалуйста...
И увидел, что до этого спокойное лицо Елизаветы вдруг исказилось. Губы задрожали, а в глазах появилась такая тоска, что у Гилберта защемило в груди. Она наконец-то понял, как тяжело ей далось такое решение, с каким трудом она сдерживает свою боль, старается казаться сильной.
- Лизхен, зачем ты себя мучаешь, дурочка, – он нежно поцеловал ее в щеку. – Просто оставайся со мной. Забудь про клятвы и обещания. Сделай то, что тебе на самом деле хочется…
- Что мне на самом деле хочется? – эхом отозвалась Елизавета. Она неуверенно обвила его шею руками и как-то робко потянулась к губам… Но затем вдруг резко оттолкнула его.
- Нет! Я приняла решение! Все. Кончено. Точка! – выкрикнула Елизавета и стремглав вылетела за дверь.
А Гилберт еще долго стоял и машинально мял в руках кончик шарфа. Затем стянул его с шеи и поднес к лицу, потерся щекой о ткань, на мгновение ему почудилось, что он ощущает исходящий от нее аромат полевых цветов. Так похожий на запах Елизаветы…
- Твою мать! – взвыл он и, размахнувшись, собрался швырнуть шарф в пламя камина. Но в последнее мгновение что-то удержало его руку. Все-таки это был подарок Елизаветы, он обещал ей носить его. К тому же вскоре этот шарф станет единственным напоминанием о тех прекрасных днях, что они провели вместе…
Байльшмидт горько рассмеялся, накинул его на плечи, вышел из комнаты и спустился вниз. На кухне он прихватил несколько бутылок вина и всю ночь топил свое горе в выпивке. В пьяном дурмане он раненым зверем метался по комнате, круша все, что подвернется под руку, и грязно ругаясь. Он проклинал Родериха и судьбу, которая сыграла с ним злую шутку: сначала подарила счастье, а затем жестко отобрала.
Утром после ночи буйства им овладела апатия. В сердце не осталось больше ни злости, ни боли, только гулкая пустота. Ему казалось, что вместе с Елизаветой от него ушла сама жизнь, и он превратился в самодвижущийся механизм, созданный каким-нибудь безумным алхимиком. Он ходил, отдавал распоряжения – и не чувствовал ничего.
Елизавета вышла из своей комнаты ровно в полдень, когда был назначен отъезд. Она не взяла с собой ничего, лишь плотную шаль, в которую куталась, несмотря на довольно жаркую погоду. Она избегала смотреть на Гилберта, не проронила ни слова. Ему показалось, что ее глаза покраснели.
«Она что, плакала?»
За все годы знакомства он ни разу не видел ее слез, даже в те моменты, когда он сам, проиграв сражение, был готов разрыдаться, Елизавета лишь гордо вскидывала голову и усмехалась.
При взгляде на ее бледное лицо Гилберту тут же захотел прижать ее к груди, приласкать, утешить. Но от этого бы им обоим стало только хуже… Поэтому Байльшмидт сухо поздоровался с Елизаветой и проводил ее к ожидавшему экипажу.
Гилберт решил, что Хедервари еще не настолько оправилась от ран, чтобы ехать верхом и велел подать для нее карету. Он ожидал, что Елизавета будет возражать, заявлять, что кареты – это для изнеженных дам, но она наоборот с удивительной поспешностью залезла в экипаж, словно пытаясь скрыться в нем от Гилберта.
Байльшмидт дал команду, и небольшая процессия тронулась в путь. Сам он ехал рядом с каретой, следом за ним скакал адъютант, несколько офицеров и десяток гусар – необходимая предосторожность на случай столкновения с разбойниками или бандой дезертиров.
Гилберт безучастно смотрел на дорогу. Серая однообразная лента, холодные камни – такая хорошая иллюстрация для его омертвевшей души.
К вечеру они добрались до городка на полпути в Вену, заночевали там в трактире, а утром продолжили путь. За все это время Гилберт и Елизавета не обмолвились ни словом. Казалось, они уже стали друг другу совершенно чужими.
К полудню они добрались до дворца в предместьях Вены, встретились здесь с прусскими послами.
Родерих и австрийские дипломаты ждали делегацию в роскошном зале: обитые сиреневым бархатом кресла, золоченые канделябры, развешанные на украшенных росписями стенах, огромная хрустальная люстра, переливающаяся всеми цветами радуги под потолком. Казалось, Эдельштайн специально пригласил гостей в самую изысканную комнату дворца, чтобы лишний раз подчеркнуть лоск и элегантность австрийцев по сравнению с «неотесанными пруссаками».
- Добро пожаловать, - в устах Родериха даже вежливое приветствие звучало уничижительно. Он смерил Гилберта брезгливым взглядом и указал на одно из кресел.
- Прошу, мне бы хотелось разобраться с этим побыстрее…
- Мне тоже, - хмуро бросил Байльшмидт. – Пялиться на твою рожу – удовольствие то еще…
Дипломаты с обеих сторон принялись обсуждать условия мира, они жарко спорили, пруссы старались получить больше выгод, австрийцы – не уступить слишком много. Гилберт слушал их в пол уха, особо не задумываясь, и уже ставя свою подпись под договором, он смутно осознал, что получает богатые земли Австрии, которые так давно хотел захватить. Родерих побелел от едва сдерживаемого гнева и судорожно стиснул кулаки. Казалось бы, Гилберт должен был радоваться: он расширил свою империю, унизил давнего врага. Но все это не имело значения. Потому что на самом деле он проиграл – он потерял то, что значило для него гораздо больше. Он потерял ее…
Наконец дошло до обмена пленными. Все это время они ждали в отдельных комнатах. Кроме Елизаветы с прусской делегацией приехало несколько знатных австрийских генералов.
Как только Хедервари вошла в зал переговоров, Родерих тут же изменился в лице. Он заулыбался, буквально подлетел к ней и, казалось, собирался обнять. Но аристократическая чопорность все же не позволила ему радоваться возвращению Елизаветы слишком бурно: он просто взял ее за руку и принялся что-то говорить. Но Гилберту хватило и этого. Его затрясло от бешенства. Он был уверен, что смирился, что смог принять уход Елизаветы. Но смотреть, как ее касается ненавистный Эдельштайн, было выше его сил. Дрожащие пальцы потянулись к эфесу шпаги.
«А ведь если я сейчас его прикончу, то одним махом решу все проблемы!» - одурманенному ревностью разуму эта мысль показалась весьма заманчивой. Всего один взмах клинка – и Елизавете будет не к кому возвращаться…
Гилберт уже начал медленно подниматься с кресла, когда ему на плечо легла рука.
- Успокойтесь, господин Пруссия, - зашелестел ему на ухо возглавлявший делегацию старый барон, который, похоже, по-своему истолковал его реакцию. – Мы же только что подписали мирный договор! Хотя, если честно, я и сам бы с удовольствием прирезал парочку этих хитрых австрийских крыс. Какие наглецы: мы разгромили их в пух и прах, а они еще пытались запутать нас в дипломатической казуистике и оставить в дураках. А сами наверняка уже строят планы, как отвоевать назад все уступленные земли. А ведь Силезия наша по праву!
Хотя речь аристократа имела мало общего с истинными причинами ярости Гилберта, она, как ни странно, немного остудила его пыл.
«Да, теперь уже поздно махать оружием, - криво усмехнулся он. – Что толку если я сейчас зарежу Родди?»
Гилберт глубоко вздохнул и опустился обратно в кресло.
Похоже, его вспышки никто не заметил. Родерих взял Елизавету под руку и повел прочь из комнаты. На пороге она обернулась и впервые с того момента, как они покинули усадьбу, посмотрела прямо на Гилберта. В ее глазах было столько отчаяния и мольбы, что ему дико захотелось схватить ее и унести далеко-далеко… Но дверь захлопнулась с глухим стуком, отрезая от него Елизавету. Навсегда.

@темы: шипперское, фанфик, Венгрия, hetalia, APH, Пруссия

Comments

*задумчиво и немного грустно*
Да-а.
Гилберт идеален. И даже его эгоистичность становится здесь одним их тех кирпичиков, из которых эта его идеальность строится.

[Morrigan33]

Хикки?, думаешь слишком идеальным получился?)
Я старалась никого не идеализировать, но как говорится, любовь к персонаж глаза застит)

Morrigan33, идеален в смысле совершенен. Образ, к которому, как говорится, ни прибавить ничего нельзя, ни отнять у него. Самый гилбертовый Гилберт из всех, о которых я читала.

[Morrigan33]

Хикки?, о, спасибо. Очень приятно слышать) Я с его образом много работаю, очень уж привязалась)

Morrigan33, ага.
*всё так же задумчиво и грустно*
Теперь мне ещё более обидно, что его не существует.

[Morrigan33]

Хикки?, эх, мне тоже иногда грустно... А может где-то и есть, кто знает))

Morrigan33, ну, в моей жизни он уже вряд ли появится. Разве что вот так — на экране монитора.
Уф, что-то я совсем загрустила.
В общем, как там это говорится?
Проду! Проду!

[Morrigan33]

Хикки?, а моей не появится и не было... Вот и сублимирую, сублимирую

Прода будет))

Прода будет))

Лучшая новость этой недели. ^_^

[Деяна Станкович]

Спасибо, очень понравилось)

как хорошо, что я Родериха люблю - конкуренции меньше хДДД

[Morrigan33]

Деяна Станкович, О_О *совсем совсем внезапный отзыв* Вот уж не думала, что эти полотна, писанные шиппером, кого-то еще заинтересуют) Но спасибо за прочетние)

Родерих весь ваш))) Я вообще тайно мечтаю отбить у Бервальда милягу Финна

[Деяна Станкович]

Morrigan33, почему внезапный?) я читаю Вас постоянно, особенно ПруВены) считаю это более каноничным пейрингом, в отличие от нелюбимого Австро-Венгрии))
Спасибо!

[Morrigan33]

почему внезапный?)
Да я просто привыкла, что мои Пру\Венские вещи это уже так, лично для себя, так что отзывов особо не жду)

я читаю Вас постоянно, особенно ПруВены)
Тогда вдвойне приятно слышать) Тем более отзыв от заметного в фандоме человека) По крайней мере для меня - заметного, благодаря организации недавней отличной ФБ я славно фапала на немцев да и вообще не хорошие тексты

читаю это более каноничным пейрингом, в отличие от нелюбимого Австро-Венгрии))
Ну хоть кто-то их тоже не любит) Хоть и исторично, но совсем не по мне)

По мне тоже,) Пру/Вен - навсегда!!!!)))))))))))