[Morriganilive]

Наконец, после более чем месячной работы с бетой, выкладываю вторую главу. Она получилась очень длинной, ну и вроде как должна быть романтичной - в этой главе я разошлась порядочно. Так что читаем оооочень осторожно, потому что возможно получилось слишком похоже на дамский роман. Но с другой стороны я и пишу романтику для себя любимой, так что думаю мне позволительно немного пофапать на героев) Хотя дальше в сюжет надеюсь добавить немного экшена, динамики и даже войны.
И еще решила сделать записи с этим фиком закрытыми, чтобы лишний раз не мозолить глаза Хета-фандому на дайри

Когда писала главу перед глазами все время стояла эта картинка. Одна из моих любимых с Гилом и Лизой...

Название: Лихорадка (рабочее)
Фандом: Хеталия
Персонажи: Пруссия\Венгрия, фоном Австрия
Рейтинг: R балансирующий на грани NC-17
Жанр: сопливая мелодрама романтика, ангст, драма, юст кхм... эротика
Тип: макси
Бета: Flower Ranger (спасибо ей огромное за поддержку и терпеливое выслушивание всех моих истерик)
Дисклеймер: персонажи уже настолько ООС, что даже как-то неудобно писать, что они принадлежат Химарю. Ну правила есть правила.

вы точно уверены?

Она тонула в море кроваво-красного огня. Оно затягивало ее все сильнее, обжигая адским пламенем. Иногда она слышала далекий голос, чувствовала чьи-то нежные прикосновения, но затем все вновь окутывало алое марево. Она сопротивлялась, старясь вырваться из плена нестерпимо жарких волн, но лишь погружалась еще глубже. Казалось, этому не будет конца. Пытка длиною в вечность.
И когда она уже совсем отчаялась и готова была позволить огненному морю поглотить себя, вновь раздался голос. Но на этот раз он звучал громче, требовательнее. Хриплый и низкий, он настойчиво пробивался сквозь алую пелену. Он звал ее.
- Лизхен! Лизхен! Держись, Лизхен! Только не умирай! Не бросай меня, Лизхен…
Она потянулась к нему из последних сил…
Елизавета медленно открыла глаза и несколько минут просто невидящим взором смотрела в пространство. Она лежала на большой кровати, укутанная в одеяло, и ощущала спиной мягкую перину. Правое плечо и бедро стягивали бинты.
«Я… ранена? - возникла в затуманенном сознании слабая мысль. – Почему… как...»
Хедервари попробовала пошевелиться, но тело сковала чудовищная слабость, с трудом ей удалось чуть-чуть повернуть голову и осмотреться вокруг. Теплившийся в камине огонь едва мог развеять царивший в комнате полумрак. Но все же Елизавета смогла разглядеть мужчину, сидящего в кресле рядом с кроватью. Свет пламени падал прямо на его спящее лицо, обрисовывая знакомые Елизавете черты. Гилберт Байльшмидт.
«Что он делает в моей спальне?! Нет, это не моя спальня… Тогда где я?»
Она попыталась восстановить в голове недавние события, но мысли были такими же вялыми и непослушными, как тело. Они не желали складываться в четкую картину, и лишь с большим трудом ей все-таки удалось кое-что вспомнить.
Она была на поле боя со своим полком, как обычно, в самой гуще сражения. Какие бы зигзаги ни выписывала ее судьба, Елизавета всегда оставалась бесстрашным воином, который не будет прятаться за спины солдат, а лично поведет их в атаку. И, конечно же, такая смелость, граничащая с безрассудством, часто выходила ей боком. Как и в этот раз. Ее ранили, она упала с коня...
От напряженных размышлений в висках нарастала пульсирующая боль, хотелось просто уснуть. Но Елизавета не могла отступиться, не поняв, что же с ней произошло.
«Так… Собраться… Если тут Гилберт, значит… я попала в плен…»
В этот момент Байльшмидт заворочался в кресле и, вскинув голову, осмотрелся вокруг, явно спросонья не понимая, где находится. Но как только его взгляд остановился на Елизавете, растерянность в рубиновых глазах тут же исчезла. Пару секунд он напряженно вглядывался в ее лицо, а затем вдруг бросился к ней и заключил в объятия.
- Очнулась, очнулась, слава Богу, - сипло прошептал Гилберт, прижимая Елизавету к груди.
Он уткнулся носом ей в плечо, и Хедервари расслышала слабый всхлип. Совершенно растерявшись, она попыталась спросить «Гил, ты чего?», но из пересохшего горла вместо слов вырвался лишь приглушенный хрип.
- Ой… Извини, - пробормотал Гилберт. – Тебе же нужен отдых, а я тут…
Он чуть разжал руки и бережно уложил Елизавету обратно на кровать. Все это время его лицо светилось таким счастьем, какого она никогда прежде не видела. Она снова решила спросить, что же произошло, но губы лишь беззвучно шевелились.
- Что? Что-то болит? Ничего не слышу, - Гилберт взволнованно наклонился к ней ближе, а затем хлопнул себя по лбу. – Черт! Ты же, наверное, пить хочешь… Я сейчас…
Он поспешно налил в кружку воды из стоящего на прикроватном столике кувшина и поднес ее к губам Елизаветы. Она попыталась отхлебнуть живительной влаги, но жидкость без толку скользнула по подбородку, намочив одеяло.
- Ясно, - протянул Гилберт. – Тогда миль пардон, госпожа…
Он отпил из кружки и, накрыв губы Хедервари своими, осторожно протолкнул жидкость ей в рот. Елизавета инстинктивно сглотнула, в этот момент простая вода показалась ей необычайно вкусной. Гилберт на секунду отстранился, а затем повторил процедуру. Елизавета жадно пила, позабыв обо всем и ощущая, как с каждой каплей к ней возвращаются силы. Она подумала, что сможет дальше справиться сама и собралась сказать об этом Гилберту, но он не дал ей проронить ни звука, снова припав к ее губам. И на этот раз он не спешил отстраняться, его действия уже напоминали настоящий поцелуй. Елизавета слабо дернулась и недовольно замычала. Только тогда Байльшмидт выпрямился и демонстративно тряхнул пустой кружкой.
- Все выпила… Теперь можешь говорить? Или продолжим? – хитро сверкнув глазами, спросил он.
- Вроде… могу, - Елизавета не узнала своего голоса, таким он стал тихим. – Гил… что произошло… со мной? Как я здесь… оказалась?
Байльшмидт поставил кружку на столик и сел в кресло.
- Я нашел тебя раненой на поле боя и…
- Сражение, - резко перебила Елизавета. - Как сражение?
- Черт, Лизхен, ты как всегда в своем репертуаре, - хмыкнул он. – Едва не умерла, а в первую очередь интересуешься итогами битвы. Ладно. Родди проиграл и сделал ноги.
В любое другое время за такую клевету на своего жениха Елизавета бы обрушила на голову Байльшмидта тонны отборной брани, но сейчас у нее просто не было сил, чтобы скандалить.
- Ясно, - коротко ответила она. Сбежал Родерих или нет, а сражение они проиграли.
- Так вот, - продолжил Гилберт. – Я нашел тебя истекающей кровью, привез сюда, в Аушпитц. Обработал раны... Но у тебя началась лихорадка. Два дня держался сильный жар, ты бредила. Я уже думал, что…
- Постой, Гил, - вновь перебила его Елизавета. – Так все это время ты ухаживал за мной? Сам?
- Да, - ответил он так, будто это было нечто само собой разумеющееся.
- Но как же врачи и…
- Наши военные лекари только ампутировать горазды, - скривился Байльшмидт. – А пока курьер ездил в Берлин за моим личным врачом, ты бы успела десять раз истечь кровью… Или, по-твоему, я должен был бросить тебя умирать?
Но именно такого поступка Елизавета от него и ожидала. Да, когда-то в далеком детстве они с Гилбертом были лучшими друзьями. И в глубине души все еще сохранилось светлое чувство к задиристому беловолосому мальчишке, с которым они вместе охотились, устраивали шуточные потасовки и скакали наперегонки по широким задунайским равнинам. Пожалуй, он был для нее даже больше, чем просто друг, но сейчас это уже не имело значения. С тех пор многое изменилось. Елизавета стала невестой Родериха, Гилберт был его заклятым врагом. А значит, и ее тоже. Она тщательно спрятала все старые чувства в самые глубокие тайники сердца. И теперь ожидала от Гилберта если не ненависти, то просто равнодушия или презрения. А уж никак не того, что он будет перевязывать ее раны и дежурить у ее постели. И, выходит, тот голос, что так настойчиво звал ее, принадлежал Гилберту. Наверняка. Ведь только он называл ее Лизхен, и ей всегда так нравилось, как звучит ее имя в его устах…
- Спасибо за все, Гил, - с чувством произнесла она, стараясь вложить в слова всю свою признательность. - Даже не знаю, как тебя отблагодарить…
Он как-то странно улыбнулся и уже собрался что-то сказать, но в последний момент передумал. Улыбка превратилась в знакомую Елизавете нахальную усмешку.
- Тогда отдай мне парочку своих территорий, и мы квиты.
- Ни за что, - слабо огрызнулась она. А он в ответ звонко рассмеялся.
- Да шучу я, не волнуйся. Еще успеешь рассчитаться, столько лет жизни впереди. Главное, что ты пошла на поправку… А теперь постарайся уснуть. Тебе надо больше отдыхать, чтобы восстановить силы.
Елизавета и сама чувствовала, что даже такой короткий разговор ее ужасно утомил. Налившиеся тяжестью веки закрылись сами собой. И соскальзывая в сон, она почувствовала, как Гилберт осторожно убирает челку с ее лба…
- Спокойной ночи, liebe, - хрипловатый голос колыбельной вплелся в волны дремоты, и она провалилась в забытье.
Когда Елизавета вновь открыла глаза, то сразу же увидела Гилберта - он ставил на прикроватный столик вазу с букетом. Ромашки, колокольчики, васильки – простые полевые цветы, которые Хедервари всегда любила гораздо больше роз из оранжереи. Она с наслаждением вдохнула нежный, легкий аромат.
- Я подумал, что любимые цветы помогут тебе быстрее выздороветь, - неловко произнес Гилберт, заметив ее взгляд.
- Спасибо, - улыбнулась Елизавета, удивляясь, что он помнит, какие цветы ей нравятся. А ведь об этом забывал даже Родерих, который всегда дарил ей роскошные лилии с жутким, тяжелым запахом. И она каждый раз принимала их, чтобы не выглядеть излишне привередливой.
- Кстати, - Гилберт нашел в букете особо крупную ромашку и осторожно оторвал бутон. – Твоя заколка потерялась во время сражения, это какая-никакая, а замена...
Он аккуратно закрепил цветок в ее волосах и чуть отстранился, любуясь результатом. Яростный огонь, всегда пылавший в его жутковатых алых глазах, сейчас вдруг превратился в уютное пламя камина, у которого так приятно посидеть вьюжной зимней ночью. Его взгляд согревал Елизавету, словно ласковые объятия, и ее вдруг охватило странное смущение.
- Ничего, как-нибудь проживу без заколки, - пробормотала она.
Гилберт чуть склонил голову на бок, все еще внимательно рассматривая ее.
- А сегодня ты определенно выглядишь лучше. Уже не такая бледная, да и голос почти прежний. Как себя чувствуешь?
Елизавета прислушалась к своим ощущениям: пожалуй, сейчас она была уже не такой вялой и беспомощной, как вчера. Она осторожно подняла руку, медленно согнула и разогнула пальцы, но даже такое простое движение пока далось с трудом.
«Да, похоже, меня ждет долгий процесс выздоровления, - с тоской подумала Елизавета. – Ну, хоть какие-то подвижки есть».
- Мне уже лучше, - неуверенно произнесла она и быстро добавила. – По крайней мере, пить я теперь могу сама.
- Ах, какая жалость, - с деланным разочарованием протянул Гилберт. – Сама так сама.
Он налил в кружку воды, поднес к губам Елизаветы и аккуратно поддерживал ее голову, пока она жадно пила. А когда она утолила жажду, присел в кресло.
Сегодня в комнате стало заметно светлее, шторы были открыты, и в окно свободно заглядывало утреннее солнце. В его лучах Елизавета смогла лучше рассмотреть Гилберта и заметила то, на что не обратила внимания вчера: темные мешки под глазами, давно не бритую щетину на щеках. Кажется, он даже был бледнее обычного.
- Выглядишь неважно, - с легким беспокойством произнесла Хедервари. – С тобой все в порядке?
- Конечно! – фыркнул он. – Как может быть что-то не в порядке с Великим? Я просто слегка притомился.
«Дежуря у моей постели», - мысленно закончила фразу Елизавета.
Она все еще никак не могла поверить, что Гилберт добровольно вызвался ухаживать за ней. И делает это с таким терпением и необыкновенной для него заботой. Было в его поведении что-то странное и непривычное, он стал немного мягче. Хотя раньше она была уверена, что Байльшмидт и мягкость - вещи несовместимые.
- Ты бы отдохнул, Гил, - Елизавета протянула руку и легонько коснулась его пальцев. – За мной наверняка смогут поухаживать слуги.
- Слуги? – вскинул бровь он. – Где я тебе их тут возьму? Они все дали деру вместе с бывшими хозяевами усадьбы. Теперь здесь живут лишь мои офицеры со своей прислугой. Хочешь, чтобы я приставил к тебе старикашку-денщика одного из них?
- Не особо…
- Тогда есть еще вариант. Один из моих полков расквартирован в деревне поблизости. Я могу приказать солдатам притащить какую-нибудь крестьянку, чтобы она была вместо горничной. Но тебе такое вряд ли понравится?
Елизавета медленно кивнула. Да, она не хотела, чтобы к ней приставили перепуганную крестьянскую девочку, которая будет видеть в ней причину всех своих бед.
К тому же, было так приятно, что рядом не чужой человек с улицы, а кто-то близкий, знакомый. Несмотря на все их с Гилбертом ссоры, несмотря на то что сейчас они сражались по разные стороны баррикад, как ни старалась, она никогда не могла заставить себя видеть в нем только врага. Выходит, он тоже. От осознания этого у Елизаветы камень с души упал. Ведь мысль о том, что он ее ненавидит, все эти годы отдавалась в сердце болью. Тупой, ноющей, такой, к которой можно привыкнуть, но которая не утихает никогда. Втайне Елизавета всегда мечтала, чтобы закончились все войны и они снова стали бы друзьями… Или все-таки не только друзьями? Гилберт так настаивал на том, чтобы заботиться о ней самому: для беспокойства о старом друге это как-то слишком… К тому же формально они оставались солдатами враждующих сторон.
- Я, конечно, очень благодарна тебе за помощь, Гил, но у тебя ведь наверняка есть и другие дела, кроме как возиться с простой пленницей, - мягко заметила Елизавета.
- Пленницей? Нет, нет, ты никакая не пленница, - он одарил ее ослепительной улыбкой. – Ты моя почетная гостья.
«Не пленница? Гостья?», - Елизавета решила, что ослышалась. Все-таки война есть война, хоть Гилберт и обошелся с ней хорошо, она не питала особых иллюзий по поводу своего положения. А тут такие заявления. Как-то не верилось.
- То есть, как только мне станет лучше, я смогу вернуться к Родериху? – осторожно уточнила она.
Взгляд Гилберта тут же стал жестким, и Елизавета ощутила, как его рука под ее пальцами едва заметно вздрогнула.
- Ты еще не скоро сможешь куда-то ехать, - медленно, выцеживая слова по капле, проговорил он. - С такими ранами неделю в постели лежать надо, а то и больше…
Гилберт замолчал и вдруг задорно улыбнулся.
- И вообще, Лизхен, последние пять минут ты только и делаешь, что ищешь предлоги как бы от меня избавиться. Неужели мое общество тебе настолько противно? Вот ведь… Совсем не умеешь ценить сияние истинного Великолепия…
Он говорил подчеркнуто шутливым тоном, но Елизавета явственно почувствовала в его голосе легкое напряжение, будто он старался скрыть волнение.
«Неужели ожидает, что я скажу «ты меня раздражаешь, уйди с глаз долой»? Хотя, помнится, когда-то в порыве гнева я что-то такое говорила. И не раз».
Гилберт умел вывести ее из себя как никто другой, но все же она никогда не злилась на него по-настоящему.
- Я рада, что ты со мной, Гил, - шепнула она. - Просто…
Елизавета замялась, подбирая слова.
«Просто я боюсь, что если ты слишком долго будешь находиться рядом, могут проснуться совершенно мне сейчас не нужные чувства».
Но, конечно же, говорить такое вслух она не собиралась.
- Как-то неловко… Я не хочу быть обузой..., - наконец произнесла она. Это во многом было правдой. Елизавета привыкла, что ей всегда приходилось заботиться о других, а сейчас все было наоборот. И это смущало.
- Не говори ерунды, Лизхен. Ты не обуза.
Гилберт накрыл ее руку своей, и ее узкая ладошка утонула в его широкой ладони.
- Эти два дня… пока ты была без сознания… ты ведь могла умереть… и я…, - его голос сорвался, и он сильнее сжал ее пальцы, словно боялся, что она вдруг исчезнет. – Я не представляю, что бы тогда со мной стало… Так что прекращай эту глупую болтовню насчет обузы и прочего!
Елизавету поразила запальчивость, с которой он говорил.
«Он так сильно за меня волновался?»
От его сбивчивой, но искренней речи на душе потеплело и стало вдруг легко-легко. Она бы даже обняла его сейчас, если бы могла двигаться. Но раз это было невозможно, она решила выразить свои чувства словами.
- Но ты не дал мне погибнуть. Думаю, теперь я быстро пойду на поправку… Все-таки ты замечательный друг, Гил. Знаешь, тебе нужно почаще снимать маску грубияна и показывать свою хорошую сторону. Тогда окружающие будут относиться к тебе лучше…
Елизавета нахмурилась, невольно вспомнив ходившие среди стран жуткие сплетни о Гилберте. Конечно, она и сама часто с ним ругалась, но одно дело ее минутные взрывы бешенства, а другое – холодная ненависть и брезгливое пренебрежение старинных европейских держав. Было в этом что-то особенно гадкое. Ей всегда становилось так противно, когда они начинали перемывать Гилберту кости, даже обычно сдержанный Родерих особо не стеснялся в выражениях, за глаза величая врага не иначе как «этот выскочка» или просто – крысеныш. И в такие моменты на очередном совете Елизавете очень хотелось вскочить с места и выкрикнуть, что Гилберт не такой. Что, может, он жесткий и высокомерный, но нельзя говорить о нем, как о дворняге, которая вдруг вздумала гавкать на породистых собак. Но она сжимала зубы и молчала. Хедервари была не в том положении, чтобы выступать. Провинции Империи Габсбургов надлежало тихо сидеть в уголочке, соглашаясь с мнением сильных держав, а личные симпатии держать при себе.
- Было бы так здорово, если бы кто-то еще кроме меня увидел в тебе не только самовлюбленного хама, - уже совсем тихо закончила Елизавета.
- Если будешь добрым да хорошим, тебя сочтут слабаком и растопчут, - невесело усмехнулся Байльшмидт. - И вообще, плевать, что там думают обо мне эти снобы… Меня волнует мнение только одного человека.
Елизавета без труда поняла, кого он имеет в виду.
- И что же тебе достаточно, что лишь этот человек знает тебя настоящего?
- Вполне, - Гилберт посмотрел на нее в упор, и у нее перехватило дыхание. В его глазах плескалась лава. Елизавете показалось, что она балансирует на самом краю кратера вулкана. Еще чуть-чуть – и сорвется вниз. Ее охватило странное чувство: страх, но не липкий и холодный, а щемяще-приятный.
Не выпуская Елизавету из плена своего взгляда, Гилберт медленно-медленно склонился к ее руке и поцеловал. Совсем легко, почти неощутимо, но в это мгновение внутри у Елизаветы что-то взорвалось. Она вздрогнула всем телом и попыталась высвободить руку.
- Эмм… Гил, мне больно, - с трудом смогла выдавить она.
- А? Что? – он часто заморгал, будто очнувшись ото сна. Наваждение спало, его глаза снова были привычными, темно-красными. Но пламя, так напугавшее Елизавету, все же притаилось где-то в глубине до поры до времени…
- Я говорю, ты мне пальцы переломаешь своей железной хваткой, - нервно хихикнула Хедервари, собираясь обратить все в шутку. – С девушками, знаешь ли, нужно нежнее обращаться.
На лице Гилберта промелькнула паника, пробормотав «прости», он быстро выпустил ее ладонь, и Елизавета тут же поспешила спрятать руку по одеяло.
В воздухе повисла напряженная тишина. Елизавета старательно отводила взгляд от Байльшмидта. Но это не могло спасти ее от непрошеных мыслей. Она живо вообразила, как, пока она была без сознания, он касался ее вот этой самой рукой...
«Прекращай! – резко одернула она себя. – Придут же в голову такие глупости…»
- Кхм…, - Гилберт громко откашлялся, нарушая тишину. - Я тебя совсем заболтал, а тебе ведь надо поесть. Я приказал повару приготовить куриный бульон – самое то для восстановления сил.
Стоило ему упомянуть о еде, желудок Елизаветы самым неприличным образом заурчал, напоминая о своих насущных потребностях. Хедервари почувствовала, как щеки заливает румянец, а Гилберт только понимающе хмыкнул.
- Сейчас принесу тебе обед.
Он исчез за дверью и вернулся через несколько минут с большим подносом, на котором красовалась дымящаяся тарелка. Комната тут же наполнилась ароматом куриного бульона, и желудок Елизаветы, вгоняя ее в краску, снова не преминул сообщить, что чрезвычайно голоден.
Гилберт торжественно водрузил поднос на прикроватный столик.
- Сегодня у нас в меню вкуснейший наваристый бульон из курочки, - с пафосом объявил он.
- Ты его так расхваливаешь, что я сейчас захлебнусь слюной, - усмехнулась Елизавета.
Гилберт помог Хедервари сесть и поставил поднос ей на колени. У нее тут же закружилась голова, доказывая, что слабость после ранения еще не прошла. Но Елизавета не собиралась так просто сдаваться, она решительно взяла ложку и зачерпнула немного бульона.
Рука едва заметно тряслась и через пару мгновений ложка выскользнула из ослабевших пальцев. К тому же держать прибор она могла только в здоровой левой руке, любые попытки подвигать правой отдавались резкой болью в плече. Елизавета едва слышно выругалась и повторила попытку. И снова ложка шлепнулась на одеяло.
- Нет, так ты до второго пришествия есть будешь, - проворчал наблюдавший за ней Гилберт. – Дай-ка сюда…
Он присел на кровать рядом с ней, отобрал ложку и, зачерпнув бульона, поднес к ее губам.
- Скажи «ааааа», Лизхен, - с милейшей улыбочкой попросил он.
- Я и сама могу поесть! – вспыхнула она. – Не надо меня кормить!
- А, по-моему, мы сейчас убедились в обратном, - веско возразил Гилберт.
- Мне просто нужно чуть-чуть потренироваться.
- И в процессе тренировок ты извозишься в супе с ног до головы, но не съешь ни капли… То-то будет зрелище!
Елизавета возмущенно засопела, а Байльшмидт лишь ухмыльнулся.
- Ну же, хватит капризничать, Лизхен. Тебе остается только принять мою помощь, или останешься голодной.
Тут он был абсолютно прав. И хотя Хедервари претила мысль, что ее будут кормить, как младенца, придется забыть про гордость и потерпеть. Она бросила на Гилберта хмурый взгляд, а затем послушно открыла рот и проглотила бульон.
- Хорошая девочка, - расплылся в довольной улыбке он.
- Прекращай паясничать, - проворчала Елизавета.
Но Гилберт ее проигнорировал и в течение следующих минут ей пришлось съесть ложку «за папу», «за маму», «за Великого и Доброго Гилбо» и прочее в том же духе. Елизавета краснела, чувствуя себя полной дурой, и буравила Байльшмидта испепеляющим взглядом, а он наслаждался процессом, старательно играя роль заботливого папочки.
- Я поняла, - прошипела она, после очередной ложки «за Гилберта». – Ты решил сам за мной ухаживать, чтобы вдоволь поиздеваться. Признайся честно, это ведь такая изощренная месть за прошлые обиды?
- Эх, я ей тут помогаю от всей широты своей Великой души, а она – месть, месть, - с картинным отчаянием закатил глаза Гилберт.
- А кажется, что ты надо мной смеешься, - нахмурилась Елизавета.
- Просто когда ты так надуваешь губки и смущаешься, то становишься очень милой. Вот и хочется тебя дразнить, - усмехнулся он.
И Хедервари ощутила, как ее и без того красное лицо становится просто багровым.
«Это что, был такой комплимент? Или очередная дурацкая шутка?»
Она недоуменно уставилась на Гилберта, а он вдруг отложил ложку и склонился к ней совсем близко.
- Капля, - шепнул он. – Вот тут…
И коснулся шершавым пальцем уголка ее губ.
Елизавета отпрянула так резко, что ударилась головой о деревянную спинку кровати и зашипела от боли.
- Лизхен, ты чего? – захлопал глазами Гилберт. – Так и мозги вышибить недолго.
- Ничего, - огрызнулась она. – Просто каплю слизнуть я могла бы и без помощи Вашего Великолепия.
- Ну, раз ты уже начала язвить, значит, точно идешь на поправку, - хмыкнул он. – И смотри: ты уже съела весь суп. Молодчина!
Он отставил поднос на столик и ласково потрепал ее по голове.
- А теперь, думаю, хорошей девочке Лизхен пора поспать, - заметил Гилберт, помогая ей вновь улечься.
- Доброму дяде Гилу тоже не помешает отдохнуть, - в тон ему ответила Елизавета и добавила, посерьезнев. – Ты действительно плохо выглядишь. Когда ты вообще последний раз высыпался?
- Да все со мной отлично, - отмахнулся он. – Ты лучше о себе волнуйся.
Но она не собиралась так просто отступать, желая хоть как-то вернуть ему заботу.
- Нет, нет, нет, ты конечно великий и могучий, но не железный. Если рухнешь возле моей кровати от истощения, это мне здоровья не прибавит. Пообещай, что сейчас же пойдешь и ляжешь спать.
- Ух, какая же из тебя выходит суровая больная, Лизхен, - кривовато усмехнулся Гилберт. - А это ведь мне как сиделке положено командовать, а тебе – подчиняться.
- Ничего не хочу слышать. Пока я не узнаю, что ты отдыхаешь, я уснуть не смогу, - строго произнесла Елизавета.
- Ладно, как скажешь, - закивал он и тут же решительно добавил. – Но спать я буду здесь. Вдруг тебе что-нибудь понадобится…
- Прямо в кресле?
- Пффф, подумаешь кресло, я, помнится, во время походов не раз в седле спал. И ничего. Потом был как огурчик!
Елизавета недовольно нахмурилась и тут ей в голову пришла, как ей в этот момент показалось, отличная идея.
- Тогда уж лучше ложись со мной.
- Ч… Что? – вытаращился Байльшмидт, и она с запозданием поняла, что ее предложение прозвучало весьма двояко.
- Я имела в виду, что ты мог бы прилечь на мою кровать, - взволновано затараторила Елизавета. – Она же огромная, мы вдвоем вполне уместимся.
Ей вспомнились потонувшие в золотом сиянии летнего солнца дни их детства, когда они с Гилбертом, сморенные жарой, засыпали на мягком лесном мху или прямо посреди цветущего луга, убаюканные стрекотом насекомых. Только тогда она была девочкой-сорванцом, считавшей себя парнем, и не видела ничего зазорного в том, чтобы вздремнуть под боком у приятеля. А теперь...
«Поздно идти на попятный, раз сама же и предложила. Никто меня за язык не тянул…»
Гилберт молча сел на свободную сторону кровати и принялся стягивать сапоги. Через мгновение он уже прилег рядом с Елизаветой и, облокотившись на руку, взглянул на нее.
- Так нормально или мне отвернуться? – почему-то шепотом спросил он.
- Да, все в порядке, - кивнула она, и с минуту они молча лежали, глядя друг на друга.
- Знаешь, Гил, я скучала по тебе, - вдруг вырвалось у Елизаветы.
Она сама не могла поверить, что признала это вслух. Видимо, всему виной была слабость после ранения, в голове все еще чувствовался легкий туман, и с языка сами собой слетали слова, которые она никогда не решилась бы сказать. А тут все получалось как-то само собой.
- Скучала? – Гилберт резко подался вперед, буквально впился в нее взглядом, требуя от нее чего-то еще, скрытого за этим простым «скучала».
Елизавета вздрогнула, в душе всколыхнулся страх. Он сможет! Он найдет то, что она прятала даже от себя самой. Сломает замки и выпустит на волю ее настоящие, самые сокровенные чувства...
- Ну да, скучала по таким нормальным разговорам, - глухо ответила она, стараясь взять себя в руки и подавить внезапно нахлынувшие непонятные эмоции. – Когда мы не поливаем друг друга бранью…
Она вздохнула.
- Знаешь, я часто думаю, как было бы хорошо, если бы война закончилась, и все стало бы как прежде. Между нами…
- Так в чем проблема? – хмыкнул он. - Давай заключим мир и дело с концом.
- Если бы все было так просто, - горько улыбнулась Елизавета. – Я не могу…
- Потому что твой прекрасный австрийский принц разозлится? – едко процедил Гилберт. – И не надоело тебе плясать под его дудку?
Хедервари взглянула на него исподлобья: намеренно или нет, он задел самую больную для нее тему. Свободное Венгерское королевство не существовало уже более двух столетий, и Елизавета постепенно свыклась с мыслью, что ей уже никогда не стать независимой. Она приноровилась к жизни вассала, даже почти полюбила, но иногда на нее накатывала тоска по тем дням, когда она могла делать все, что вздумается, не опасаясь осуждающего взгляда жениха…
- Я не хочу об этом говорить, - с нажим произнесла Елизавета.
- Не хочешь или…, – Гилберт насмешливо прищурился, – боишься?
«Старая детская подколка, - мысленно ухмыльнулась Хедервари. – Да ты трусишь, Лиз!! Кто трусит? Я? Да ничего подобного!.. Эх, я уже не поведусь на такое, Гил»
- Давай-ка, спать, - предложила она, убегая от слишком личных разговоров
- Ладно, - неохотно кивнул Гилберт. – Тогда спой мне колыбельную, что ли…
- Что? Что? – вскинула бровь Елизавета.
- Спой мне… Ту песню, которую ты пела, когда мы отправлялись в Крестовый поход… Там было что-то вроде «хэй, мадьяры, поднимем мечи! Хэй!», - Гилберт перешел на венгерский и спел пару строк. – «Свободные кочевники степей, мы рождены…». Черт, дальше не помню.
«Вот упрямец! Специально ведь выбрал песню о мадьярской вольнице», - едва не зашипела от раздражения Елизавета. Но в то же время ей было приятно, ведь эту песню она особо любила. А Родерих всегда запрещал венгерскую музыку, настаивая только на немецкой…
- Знаешь, это боевая песнь, она мало подходит для колыбельной, - заметила Елизавета.
- Вот! Как раз песня для меня, - заулыбался Байльшмидт.
- Хорошо, - сдалась она. – Но только один куплет. И не вздумай потом жаловаться, что у меня плохой голос! Сам напросился!
Хедервари откашлялась и немного неуверенно начала петь. Пару раз голос сорвался, но затем она вошла в ритм и просто позволила мягкой мелодии течь свободно. Гилберт, откинувшись на подушку, закрыл глаза. На его губах блуждала довольная как у кота, которого ласково чешут за ушком, улыбка. Елизавета и сама наслаждалась звуками родной речи. Она так увлеклась, что не ограничилась одним куплетом, спела всю песню целиком.
- Мне нравится венгерский, - не открывая глаз, сонно шепнул Гилберт, как только она замолчала. – Красивый… И твой голос тоже…
Он широко зевнул и, похоже, уснул: его дыхание стало спокойным и размеренным.
Елизавета склонила голову на бок, всматриваясь в его лицо. Острые скулы, волевой подбородок… Взгляд задержался на тонких губах, и она невольно вспомнила, как вечера он пытался ее поцеловать. Или не пытался? Она предпочла убедить себя, что это была лишь случайность, но все больше сомневалась.
«В самом деле, зачем Гилберту меня целовать… Разве что в шутку… Единственная женщина, которая может его заинтересовать, это богиня войны… но этот взгляд… такой пронзительный…».
Мысли кружили в хороводе, поддразнивая ее. Елизавете показалось, что она вот-вот поймет нечто важное, но в итоге она постепенно погрузилась в сон, так и не сумев найти ответа.
Когда утром Елизавета открыла глаза, первое, что она увидела, было лицо Гилберта. Ночью он придвинулся ближе и обнял ее одной рукой, словно защищая от злого мира. Она была слишком сонная, чтобы смутиться или удивиться, и просто наслаждалась ощущением умиротворения, которое дарили его объятия. И, уже возвращаясь назад в мир Морфея, она подумала, что не отказалась бы лежать вот так рядом с ним хоть целую вечность. После пробуждения Елизавета уже и не вспомнила об этом. Осталось только приятное чувство тепла и покоя…
В это день из Берлина прибыл личный врач Гилберта и, осмотрев раны Хедервари, объявил, что все в порядке.
- Шов наложен просто отлично, - заметил он. – Я не смог бы сделать лучше. У вас останется совсем небольшой шрамик, не переживайте.
Лекарь остался в особняке, но Гилберт не спешил перепоручать ему заботы о Елизавете, позволяя врачу только перевязывать ее раны и помогать переодеваться. А так Байльшмидт все время проводил рядом с ней, оправдываясь тем, что в боевых действиях наступило затишье и ему все равно нечем заняться. Он приносил Елизавете еду, порывался опять кормить с ложечки, хотя она все же сумела отвертеться, и в итоге они просто взяли за правило обедать вместе. Поддерживал, когда она пыталась ходить по комнате: раненую ногу пронзала боль при каждом шаге и, если бы не надежное плечо Гилберта, Елизавете не раз и не два пришлось бы поближе познакомиться с полом. А однажды, после очередной неудачной «прогулки», он просто подхватил ее, словно пушинку, и отнес в постель. Тогда она узнала, что, оказывается, удивительно приятно ощущать себя хрупкой девушкой в руках сильного мужчины…
И каждое утро на ее прикроватном столике появлялись свежие полевые цветы…
Елизавета уже совершенно не возражала против компании Гилберта, позволив себе забыть, что они враги. Война осталась где-то там, далеко за стенами комнаты, а внутри возник кусочек из далекого прошлого. Из тех дней, когда Елизавета еще не проиграла Турции, не попала под власть Габсбургов, а была сильной и свободной. Сейчас, рядом с Гилбертом, она снова могла стать такой, какой была раньше, сбросить маску милой, услужливой горничной, за годы жизни с Родерихом уже почти ставшей лицом. И Байльшмидт тоже был таким, каким она его всегда помнила. Язвительным, болтливым, чуток высокомерным. Старый, добрый Гилберт… Но все же что-то в нем изменилось. Временами он смотрел на Елизавету так пристально и жадно, что она начинала нервничать. Она старалась не обращать на это внимание, списывала все на игру воображения. И как выяснилось позже – зря…
Утром на седьмой день после пробуждения Елизавета сидела в кровати и осторожно вращала правым плечом.
- Как рана? – спросил устроившийся в кресле возле камина Гилберт.
- Уже почти не болит, - улыбнулась Хедервари. – Видишь, я даже могу нормально двигать рукой. Пожалуй, сегодня я попробую переодеться без помощи доктора.
- Попробуй, надо же когда-то начинать делать все самой, - пожал плечами он.
«Ясно. Намеков мы не понимаем…»
- Я хочу переодеться одна, - с нажимом произнесла Елизавета. – Выйди.
Но Гилберт не сдвинулся с места. Он подпер подбородок рукой и одарил ее нахальной улыбкой.
- Неа. Мне и тут удобно.
- Тогда хотя бы отвернись, - прошипела Елизавета.
- А в чем проблема, Лизхен? - вскинул бровь он. – Я ведь лично обработал твои раны и увидел уже все, что хотел. Так что тебе нечего стесняться.
Хедервари почувствовала, как щеки заливает непрошеный румянец. Сперва она не придавала особого значения тому, что Гилберт, по сути, видел ее голой. Видел и видел, в конце концов, он ведь ей раны перевязывал. Она была не из тех застенчивых барышень, что падают в обморок, оттого что кавалер узрел их ножку, выглядывающую из-под юбки. Но все же сейчас она ощутила неловкость и смущение.
- Черт с тобой. Переоденусь, когда ты уйдешь, - фыркнула она, натягивая одеяло до самого подбородка.
- Ладно, ладно, я пошутил, - Гилберт поднял руки, признавая поражение. – Давай я останусь здесь и просто отвернусь, мало ли что, ты еще не достаточно окрепла, вдруг тебе понадобиться помощь… Я не буду подглядывать, обещаю. Если хочешь, можешь даже завязать мне глаза.
И он игриво усмехнулся.
- Обойдемся без повязок, - пробормотала Елизавета.
- Договорились, - Байльшмидт поднялся с кресла и демонстративно развернулся к камину.
Немного подождав, Елизавета села и, откинув одеяло, спустила ноги на пол.
Бедро отдавалось болью при каждом движении, но в остальном Хедервари чувствовала себя вполне сносно. Она медленно встала, осторожно ступая босыми ступнями по ковру, добралась до шкафа и распахнула двери. От бывшей хозяйки усадьбы осталось много одежды: аккуратно разложенное по полочкам белье, висящие на крючках платья и халаты. Немного порывшись, Елизавета нашла панталоны и короткую сорочку, которые показались ей подходящими по размеру.
Она бросила быстрый взгляд через плечо, проверяя, не подсматривает ли Гилберт. Он все также стоял к ней спиной, только теперь закинул руки за голову и насвистывал какой-то бравурный мотивчик. Елизавета немного расслабилась и, сняв рубашку и белье, натянула все чистое. Но, похоже, она двигалась слишком быстро: бедро пронзила резкая боль, колени подогнулись, а в глазах на мгновение потемнело. Елизавета ойкнул, попыталась ухватиться за дверь, но не успела. Хедервари поняла, что падает… Сильные руки Гилберта подхватили ее за плечи.
- Что я говорил…
- Просто минутная слабость, - пробормотала Елизавета. – Со мной уже все в порядке. Отпусти.
Но Гилберт не только не отпустил ее, а наоборот придвинулся ближе. Он потерся щекой о ее волосы, и она расслышала, как он жадно вдыхает их аромат. Его пальцы напряглись, едва не впиваясь в ее плечи. Он будто сопротивлялся чему-то, сражался с чем-то, ей неведомым.
- Лизхен, - сдавлено прошептал он. – Что же ты со мной делаешь, Лизхен…
От звука его голоса по коже пробежали мурашки. Так ее имя еще не произносил никто. С исступленной, дикой мольбой.
Шершавые ладони Гилберта заскользили вниз, прослеживая контуры ее тонких рук. Губы коснулись шеи, оставляя дорожку из легких, почти невесомых поцелуев.
Елизавета застыла, захваченная новыми ощущениями. Его грубые руки прирожденного воина - ее нежная кожа, этот контраст дарил удивительное, совершенно непонятное наслаждение. Перед глазами все поплыло, дыхание перехватило, захотелось извиваться и кричать…
Гилберт продолжал целовать ее, чуть прикусывая кожу. А его руки тем временем скользнули под ее сорочку, теплые пальцы пробежали по ее животу и коснулись груди.
В этот момент все мысли куда-то улетучились. Остался только он. Его губы и руки. И ласки, становящиеся все более откровенными. Он уже не просто нежно поглаживал, он с силой сжимали ее грудь, чуть царапая ногтями затвердевшие соски. Елизавета почувствовала, как внутри у нее все сворачивается в тугой пульсирующий комок жара. Ни разу в жизни ей не было так хорошо, так мучительно-сладко…
Она изогнулась, из горла вырвался судорожный вздох.
- Гилберт, - она простонала его имя, низко, протяжно.
Звук собственного голоса, ставшего вдруг незнакомым и чужим, вернул ее в реальность, словно окатил ледяной водой.
«Что же я делаю… Что же это мы делаем… А как же моя помолвка… Мой долг перед Родерихом…», - испуганными мотыльками заметались в голове бессвязные мысли.
Елизавета ударила Гилберта локтем, он удивленно охнул и на долю секунды разжал руки, так что она смогла вырваться из его объятий. С минуту Хедервари просто стояла, жадно глотая ртом воздух и успокаивая бешено колотящееся сердце, а затем развернулась и смерила Гилберта яростным взглядом. Его грудь тяжело вздымалась, на лбу выступили бисеринки пота. А в его глазах пылал тот огонь, отблески которого она замечала все эти дни, но так глупо не придавала значения.
- Ты… Ты… Что ты себе позволяешь?! – выкрикнула Елизавета. - Не… не прикасайся ко мне!
- Не прикасаться? Почему? – его голос звучал странно, мягко, но в то же время властно. Он обволакивал Елизавету, тянул к себе. - Тебе ведь понравилось… Я же вижу…
И она поняла, что он прав - ей понравилось. Сейчас она желала лишь одного: вновь оказаться в его объятиях. И самой прикоснуться к нему, стянуть камзол, рубашку и провести кончиками пальцев по обнаженной груди, услышать, как он стонет от наслаждения, как в беспамятстве шепчет ее имя… Лизхен, Лизхен…
«Не отпирайся, ты ведь всего его хотела», - вкрадчиво шепнул внутренний голос.
- Иди сюда, Лизхен, - вторив ему, позвал Гилберт и протянул ей раскрытую ладонь. – Иди кто мне…
Только остатки благоразумия позволили Елизавете удержаться на месте и не броситься к нему.
«Нет, нет, нет, я же помолвлена, помолвлена…»
Чтобы хоть как-то защититься от нахлынувшего желания она призвала на помощь образ Эдельштайна. Это немного помогло. Ей даже удалось найти в себе силы, чтобы оттолкнуть руку Гилберта.
– Я невеста Родериха! – выкрикнула она. – Я никогда не опущусь до измены! Тем более с его врагом!
Лицо Байльшмидта исказила гримаса злобы.
- А чем я хуже него?! А?! – рявкнул он. - Что у него есть такого, чего нет у меня? Рожа смазливая? Да таких смазливых пруд пруди. На рояле играет? Да ему кроме рояля ничего и не нужно! Даже ты! Он сбежал с поля боя. Бросил тебя, трусливо спасая свою задницу!
- Не смей его оскорблять! – взвизгнула Елизавета, по привычке вставая на защиту жениха. - Он просто не мог поступить иначе. У него наверняка была причина. Он не трус…
- Трус, трус, - процеди Гилберт. – Ты сражалась за него до последней капли крови, а он бросил тебя. А я тебя спас. Вытащил с того света. Ночами сидел у твоей постели, пока ты металась в лихорадке…Так может, прекрасная дама отблагодарит своего верного рыцаря?
Он оттеснил ее к кровати и толкнул на белоснежные простыни. Елизавета попыталась встать, но Гилберт прижал ее руки к матрасу, вырваться из его стальной хватки было невозможно. Он нависал над ней, его красные глаза бешено сверкали, а на губах играла полубезумная усмешка.
- Я докажу тебе, что я лучше него, - прохрипел Байльшмидт.
Любая другая девушка на месте Хедервари бы испугалась, но она лишь разозлилась. И гнев придал ей сил, помог побороть ту ее часть, которая готова была с радостью уступить напору Гилберта.
«Нет, я не хочу, чтобы у нас все было так… Неправильно», - промелькнуло в голове.
- Ты докажешь только то, что Родерих и остальные правы, называя тебя бешеным животным, - Елизавета смерила Гилберта презрительным взглядом. – Я думала ты не такой, думала, ты лучше, но, видимо, ошибалась. Давай, покажи свое истинное лицо! Я даже не смогу толком сопротивляться… Но знаешь, ты можешь взять меня силой, но я никогда не стану твоей покорной игрушкой для постели!
Она чеканила каждое слово, вбивала их в него и, не отрываясь, смотрела ему в глаза. И видела, как с каждой фразой бушующее в алой глубине пламя становится все слабее, а затем гаснет совсем.
Гилберт отшатнулся от нее, как ошпаренный. Обычно самоуверенный Байльшмидт сейчас походил на побитого щенка. Такой же растерянный и беззащитный, а на лице застыл почти детский испуг… Елизавете даже стало его жаль.
- Прости, - прошептал он почти одними губами. – Лизхен, прости… Я не хотел… Лизхен… Ты не… не игрушка… ты для меня… я же… я же тебя…
Он протянул руку, собираясь погладить ее по щеке. Но в последнее мгновение пальцы дрогнули и сжались в кулак.
- Прости, - вновь повторил он и вылетел за дверь.
Елизавета медленно села и обняла себя за плечи. Ее колотила дрожь, но не от страха, нет. В затянувшем ее водовороте эмоций не было и следа страха. Возможно, причина была в старых детских образах: Гилберт все еще оставался для нее мальчишкой, которого она всегда могла легко побить. Но главное где-то в глубине души, почти на уровне инстинкта, она понимала – он не причинит ей вреда. Просто знала это и все.
Поэтому она и не чувствовала страха, а лишь удивление. Оглушающий шок. Елизавета никак не ожидала от Гилберта такой страсти, она и представить себе не могла, что он видит в ней женщину… А ведь следовало догадаться. Как он самоотверженно ухаживал за ней, с совершенно не свойственными ему терпением и нежностью. Просто помощь старому другу? Нет. Так могут заботиться только о любимой…
- Ты не… не игрушка… ты для меня… я же… я же тебя…
«Я же тебя… люблю? Да не может быть!» – тут же возразила сама себе Елизавета.
Влюбленный Гилберт. Это звучало просто дико, невозможно, невообразимо. Романтика, признания, томные вздохи в ночи… и хамоватый, наглый солдафон Байльшмидт, которого волнует только война, охота и выпивка…
«Выходит не только война…»
Елизавета вздрогнула, вспоминая его ласки. Да, пожалуй, страх она все-таки испытывала, но боялась она не его, а чувств, которые он в ней вызывал. Тех потаенных желаний, которые она с таким упорством прятала. Смутные образы, сны, фантазии молодой девушки о ее старом друге…
«Да что же это такое, черт возьми!» - мысленно взывала она.
Ей захотелось немедленно сбежать и от Гилберта, который пробудил в ней эти новые, незнакомые эмоции и от себя самой, той, что так наслаждалась ими. Прокрасться в конюшню, оседлать лошадь и умчаться в австрийский особняк. Там ее наверняка ждал Родерих. Родерих… Ее жених, которому она едва не изменила сейчас. Хотя помолвка была чистой формальностью, в их союзе не было любви, лишь политика и расчет. Эдельштайн всегда был добр к ней и выполнял свои обязанности жениха с истинной немецкой педантичностью: дарил подарки в положенные дни, обнимал и целовал в щеку на ночь. Но Елизавета все равно чувствовала, что он не воспринимает ее как равную себе, она для него остается лишь служанкой. Да и сама она никогда не видела в нем возлюбленного, он был для нее другом, сюзереном, которого она обязана защищать. Но пришлось честно признаться самой себе, она никогда не хотела его как мужчину. А вот Гилберт…
Елизавета со всей силы хлопнула себя по щекам, выныривая из царящего в голове хаоса.
- Успокойся, успокойся, - шептала она и постепенно это простое заклинание начало действовать. К ней снова вернулась способность мыслить здраво.
«Побег. Глупая затея. Я до шкафа-то дошла с трудом…».
Елизавета прекрасно понимала, что пройдет еще много дней, прежде чем силы к ней вернутся, и все это время ей придется оставаться здесь. С Гилбертом.
«Лучше всего держаться так, будто ничего не произошло», - решила она.
Ей показалось, что и сам Байльшмидт уже жалеет о своем поступке. Наверняка он попытается замять ситуацию. Что же, она ему в этом с удовольствием поможет.