Предупрежу сразу – моей целью было написать концентрированный романс. В конце концов, фики пишутся для того, чтобы восполнить то, чего не хватало в аниме. Мне в аниме не хватало романтики и в своих фиках я это пробел восполняю. Так что читаем осторожно.
А я пошла прятаться в окопе. =_=
Название: Лихорадка (рабочее)
Фандом: Хеталия
Персонажи: Пруссия\Венгрия, фоном Австрия
Рейтинг: R балансирующий на грани NC-17
Жанр:
Тип: макси
Бета: Flower Ranger (спасибо ей огромное за поддержку и терпеливое выслушивание всех моих истерик)
Дисклеймер: персонажи уже настолько ООС, что даже как-то неудобно писать, что они принадлежат Химарю. Ну правила есть правила.
Размещение: только с этой шапкой и желательно уведомить меня (приятно знать, что твои пописки где-то размещены)
Предупреждение: ООС, сильный. Но я считаю, что такая трактовка образов персонажей вполне уместна. И у меня даже есть исторический обоснуй!
АУ по отношению к манге и реальной истории
Ну и фанам пейринга Австрия\Венгрия лучше не читать
А еще у меня есть дурная привычка подгонять реальные исторические факты под мой пейринг - я предупредила!
Примечание: действие происходит в 18 веке, во время пруссо-австрийских воин. Я старалась соблюдать реалии того времени, но если вдруг укажите на фактические ошибки, буду только благодарна
Благодарности: Dark wise wizard за то, что выступила бета-читателем и не побоялась увидеть сырой текст.
Майор Дегтерёв за три замечательные песни, которые меня вдохновляли в процессе работы
И, собственно текст
Первая глава
читать дальше
Солнце с величавой неспешностью опускалось за горизонт, затопляя все вокруг волнами розовато-красного света.
«Будто напоминает о той крови, что сегодня пролилась», - мрачно подумал Гилберт.
Он медленно шел по полю, где пару часов назад его армия схлестнулась в битве с армией Эдельштайна. Следом шагал адъютант, ведя в поводу его коня.
Австрийские войска отступили, понеся большие потери, но прусским полкам тоже досталось. Мимо Байльшмидта то и дело проносили раненых, а в густой полевой траве лежали, устремив невидящий взгляд в вечернее небо, те, кому не повезло, – мертвецы. Австрийцы, пруссы – бывшие враги – рядом…
Вдруг Гилберт заметил впереди трех солдат, бурно что-то обсуждавших. Ветер донес до него обрывки их разговора.
- Какая цаца…
- … Я старше по званию, значит…
-… Но я первый ее увидел…
«Неужели эта троица ухитрилась найти на поле боя женщину? - Гилберт нахмурился и ускорил шаг. – Похотливые скоты! Настоящий солдат должен воевать с врагом, а не насиловать вражеских баб! Так позорить честь моей прекрасной армии…»
- Смирно! – гаркнул он, поравнявшись с компанией.
Вояки тут же вытянулись по струнке.
- Вместо того чтобы помогать раненым товарищам, развлекаемся, орлы? Сто шпицрутенов каждому! – холодно распорядился Гилберт и бросил через плечо адъютанту. – Отто, проследишь за исполнением и доложишь мне потом.
Двое солдат молча понурились, покорно принимая наказание, а вот третий явно был посмелее.
- Господин офицер, вы слишком суровы, - протянул он, нагло взглянув на Гилберта. – Это же всего лишь какая-то австрийская шлюшка. А вы – сто шпицрутенов…
Только тут Байльшмидт впервые посмотрел на обсуждаемую женщину. Она лежала на спине, ее зеленый мундир одного из венгерских полков был перепачкан в крови, а лицо скрывали разметавшиеся локоны. Пепельно-русые. А совсем рядом валялась втоптанная в грязь заколка в виде цветка… У Гилберта перехватило дыхание, а сердце забилось часто-часто.
Солдат по-своему истолковал его реакцию.
- Фигурка что надо, правда? – маслянисто улыбнулся он. – А может мы ее все вместе… того? Конечно, вы будете первым, господин офицер. А мы ее для вас подержим, коли вздумает брыкаться. И забудем о шпицрутенах… Ну так что?
В ответ Гилберт со всего размаху заехал ему кулаком в челюсть так, что солдата отшвырнуло на землю.
- Пошли вон, ублюдки! – взревел Байльшмидт, бешено сверкая кроваво-красными глазами. – Или я вас так отделаю, что будете умолять о шпицрутенах!
Бравые вояки побледнели и, подхватив своего потерявшего сознание дружка, бросились наутек, словно за ними гнались австрийские полки.
Но Гилберту было уже не до них. Он опустился на колени перед лежащей на земле девушкой и осторожно убрал волосы с ее лица. Перед ним предстали знакомые черты: маленький чуть вздернутый нос, острые скулы, нежно-розовые пухлые губы. Да, он не ошибся – это была она. Елизавета Хедервари.
- Господин Пруссия, - неуверенно окликнул его адъютант. – Вы знакомы с этой дамой?
Знаком? Он был не просто с ней знаком, о нет. Вот уже долгие годы он был влюблен в нее. Но Елизавета всегда видела в нем только друга, а когда стала невестой Родериха, они и вовсе превратились во врагов. Она яростно, словно тигрица, сражалась с ним, защищая своего жениха. И вот к чему это привело.
«Чертов аристократишка, бросил ее тут одну, а сам удрал. А если бы я не пришел? Эти три подонка поигрались бы с ней и добили!»
Гилберт уже жалел, что отпустил их так легко. Надо был прикончить негодяев. Хотя смерть была слишком малой карой за то, что они запятнали его прекрасную Лизхен своими грязными мыслями…
- Что ж, раз ты не смог защитить ее, Родди, это сделаю я! – пробормотал он. И добавил уже громче, обращаясь к адъютанту.
- Отто, раздобудь телегу. Живее! Можешь взять моего коня.
- Так точно!
Адъютант ускакал, а Гилберт сосредоточился на ранах Елизаветы.
Он сразу заметил два серьезных ранения – алое пятно расплылось по ткани мундира на плече, и еще одно, побольше, – на бедре. Нужно было остановить кровь как можно скорее. Недолго думая, Байльшмидт оторвал несколько полосок ткани от своего камзола и затянул жгуты. Ему не впервой было заниматься чужими ранами, в конце концов, он столько веков провел на полях сражений. Врачей на всех никогда не хватало и приходилось обходиться своими силами.
Отто вскоре вернулся с повозкой, запряженной парой лошадей, которыми правил молоденький рядовой.
- Теперь отыщи врача и доставь его в имение Аушпитц. И проследи, чтобы там приготовили самую лучшую комнату, - отдал новые распоряжения Байльшмидт, решив отвезти Елизавету занятую его войсками усадьбу австрийского дворянина.
Отто, не спрашивая лишнего, снова пустил коня в галоп.
Гилберт бережно поднял Хедервари на руки, так осторожно, словно она – величайшая в мире драгоценность. Хотя для него так и было. Она была его сокровищем. И сжимая ее хрупкое тело в объятиях, он пообещал себе, что больше не отдаст ее никому.
Байльшмидт осторожно уложил Елизавету на дно повозки, а сам уселся рядом.
- Трогай! – приказал он вознице.
Они добрались до имения за час. Хозяева и прислуга дружно сбежали при приближении прусской армии, и теперь в сумерках огромный особняк выглядел заброшенным: все окна были темными, только в одном ярким маяком горел свет. Гилберт довольно хмыкнул: похоже, Отто успел приготовить комнату. Его предположение оказалось верным: когда повозка остановилась перед главным входом, адъютант уже ждал их.
- Лучшая комната и лекарь ожидают вашу даму, господин Пруссия, - отрапортовал он.
- Молодец, - похвалил его Гилберт.
Он вновь взял Елизавету на руки и прошел следом за Отто в приготовленную комнату. Байльшмидт бегло осмотрел помещение и мысленно порадовался, что Фридрих запрещает солдатам грабить захваченные усадьбы. Все выглядело так, словно хозяева вышли буквально на минуту и вот-вот вернутся. В камине весело потрескивало пламя, а развешанные по стенам позолоченные канделябры помогали ему разгонять вечерний сумрак. У окна примостились два обитых алым бархатом дубовых кресла, в углу стоял резной деревянный шкаф, в центре комнаты - огромная кровать под бордовым балдахином, застеленная белоснежным бельем, а на столе рядом с ней расположились два таза с водой, бинты и чистые полотенца.
Гилберт осторожно уложил Елизавету на кровать и тут же нервно окликнул адъютанта.
- Отто, где врач? Ты ведь его нашел?
- Да, конечно... Вон один из наших полковых лекарей.
Только теперь Гилберт заметил сухонького старика, переминавшегося с ноги на ногу и прижимавшего к груди небольшой саквояж.
- Рад служить, господин Пруссия…, - начал врач, но Гилберт, не дав ему договорить, подлетел к лекарю и буквально вырвал у него из рук сумку с инструментами.
- Отлично. Это все, что нужно. А теперь проваливай, - скомандовал Байльшмидт, на мгновение задумался и все же добавил. – Хотя нет. Останешься в доме. На всякий случай.
- Эээмм… Но… Я должен осмотреть раненую, - попытался было спорить старик и тут же затрясся мелкой дрожью под пылающим взглядом алых глаз.
- Не смей ее трогать, - едва ли не прорычал Гилберт.
Его охватывала дикая ярость от одной только мысли, что кто-то кроме него будет касаться Елизаветы. К тому же, он не мог доверить ее лечение простому полковому лекарю, привыкшему наспех штопать солдат.
- Отто, устрой его как-нибудь! – велел Байльшмидт, подталкивая сникшего врача к выходу.
Адъютант, все это время молча стоявший по стойке смирно, отдал честь.
- Будут еще какие-нибудь распоряжения, господин Пруссия?
- Нет, - качнул головой Гилберт. – Просто проследи, чтобы меня не беспокоили. Даже если это срочно. Меня нет и точка.
Отто пробормотал «так точно» и вместе с незадачливым врачом исчез за дверью.
А Гилберт повернулся к Елизавете.
- Потерпи еще немного, Лизхен, - прошептал он, пригладив ее растрепанные локоны. – Нам не нужны эти криворукие эскулапы. Я сам о тебе позабочусь.
Он скинул камзол и закатал рукава рубашки.
- Ну что, сегодня Великолепный Гилберт будет твоим личным лекарем! – кривовато усмехнувшись, объявил он.
Байльшмидт развязал им же наложенные жгуты и, сполоснув руки, принялся снимать с Елизаветы грязную одежду. Мысленно он благодарил всех святых за то, что кровь не успела высохнуть и ткань не прилипла к ранам. Но все равно он старался действовать как можно аккуратнее. Наконец, он закончил и отбросил теперь уже бесполезные тряпки в угол. Затем он еще раз тщательно промыл руки и, смочив в воде бинт, повернулся к Елизавете.
- А теперь приступим к главному…, - начал было он, но слова застряли в горле.
Елизавета лежала перед ним совершенно обнаженная, в неровном свете свечей ее жемчужно-белая кожа казалась золотистой, будто светилась изнутри. А высокая грудь…
Гилберт резко выдохнул и до боли стиснул зубы.
- Смотри только на рану, - мысленно приказал он себе. – Смотри. Только. На. Рану.
Он склонился над правым плечом Елизаветы и, осторожно касаясь кожи влажной тканью, смыл кровь. Как Гилберт и ожидал, эта рана оказалась не сильно серьезной – перевязать и дело с концом. А вот широкий разрез на бедре был гораздо глубже и все еще немного кровоточил. Здесь уже придется штопать и наверняка останется шрам. Уродливый рубец на шелковистой коже Елизаветы…
«Ничего, главное, чтобы ты выжила, Лизхен, а остальное – мелочи», - успокоил себя Гилберт. Все равно она останется для него самой прекрасной женщиной в мире, и он с наслаждением покроет поцелуями любые ее шрамы.
Он нашел среди инструментов врача иголку с ниткой и решительно склонился над раной.
- Будет немного больно, ты уж потерпи, Лизхен, - ободряюще произнес он, хотя прекрасно понимал, что она его не слышит. Но Гилберт боялся, что если он не будет с ней разговаривать, Елизавета окончательно ускользнет в небытие и уже не очнется. А так звук его голоса, может быть, достигнет ее и поможет удержаться в этом мире.
Когда игла коснулась ее кожи, Елизавета едва заметно вздрогнула, но не очнулась. И Гилберт, стиснув зубы, наконец, принялся за дело. Он работал аккуратно и четко, не позволяя себе расслабиться ни на секунду. Хотя старый Фриц часто журил его за безалаберность и легкомыслие, когда нужно, он мог собрать волю в кулак и сосредоточиться. Как сейчас, когда весь мир сузился для него до раны и иголки в его руках. Он отвлекался только на то, чтобы утереть выступивший на лбу пот и вдеть новую нитку.
И вот, наконец, последний стежок. Гилберт осмотрел свою работу: идеальный шов. Взяв со стола бинты, он аккуратно перевязал раны и довольно улыбнулся.
- Готово, Лизхен. Теперь все будет хорошо, - пробормотал он.
Гилберт чуть отошел от кровати, решив еще раз осмотреть Елизавету, проверить, не пропустил ли от волнения каких ран. Это была плохая идея. Он слишком расслабился и взгляд, помимо воли, заскользил по ее телу, очерчивая плавные изгибы фигуры. Пышная грудь, плоский живот, треугольник светлых волос между стройных длинных ног. Его окатила волна жара, мучительно захотелось прикоснуться к ней, почувствовать кончиками пальцев нежность кожи и… Гилберт схватил одеяло и, укрыв Елизавету до самого горла, резко выдохнул. Он никогда не мог похвастаться железным самоконтролем и, если бы продолжил на нее смотреть, то наверняка бы не сдержался. Но, как не было сильно искушение, он не мог позволить себе такую низость – воспользоваться слабостью раненой женщины…
Гилберт придвинул одно из кресел ближе к кровати и уселся напротив Елизаветы. Все будет в порядке, если он просто полюбуется ее спящим лицом. Каким бы грубым и неотесанным ни считали его окружающие, но он мог оценить красоту. По крайней мере, красоту Елизаветы. Особенно его восхищали мягкие пепельно-русые локоны, водопадом струящиеся по ее хрупким плечам. Хотелось к ним прикоснуться, пропустить сквозь пальцы, заплести в косу… Пожалуй, ничего страшного не случится, если он сейчас позволит себе маленькую слабость. Небольшую награду за все сегодняшние волнения. Он чуть склонился к Елизавете и зарылся лицом в ее густые волосы. Ноздрей коснулся едкий запах гари, пота и крови, но сквозь него пробивался и другой. Нежный аромат диких цветов и пряных степных трав. Терпко-сладкий и пьянящий, он окутал Гилберта, вызывая в душе образ широкого луга и бегущей по нему Елизаветы. Она, весело смеясь, бросалась ему на шею, и он крепко стискивал ее в объятиях…
Остаток ночи Гилберт провел, рассматривая лицо Елизаветы и наблюдая, как мерно вздымается и опускается под одеялом ее грудь. И каждый раз, когда ему казалось, что она вдруг прекращала дышать, его сердце пропускало удар.
Под утро Гилберт все-таки забылся беспокойным сном, но не прошло, как ему показалось, и пары мгновений, а через окутавшую его липкую дремоту пробились слабые стоны. Он резко открыл глаза и тут же склонился к Елизавете. Она морщилась, бормотала что-то неразборчивое и тихо постанывала. Гилберт коснулся ее лба – пальцы обожгло огнем. Лихорадка.
Байльшмидт выглянул в коридор и, растолкав посапывавшего в кресле у двери адъютанта, отправил его за вчерашним лекарем.
- Ох-ох, все-таки у нее началась лихорадка, - зацокал языком врач, как только взглянул на Елизавету.
- Это я и так вижу, - огрызнулся Гилберт. - Что делать?
- Обтирать холодной водой…
- Знаю. Твою мать, ты можешь посоветовать хоть что-то неизвестное мне самому?!
- Я могу пустить ей кровь, - робко предложил врач.
- Я тебе пущу! – прикрикнул на него Гилберт. – Она и так столько крови потеряла! Хочешь ее совсем угробить? Есть еще способы?
- Тогда остается только надеяться на силу ее молодого организма и молиться....
Молиться. Гилберт последний раз молился еще во времена Тевтонского Ордена. Сотни лет назад. Хотя если бы он точно знал, что это поможет, то помолился бы со всей страстью. Вот только вера никогда не защищала его товарищей по оружию от сарацинских стрел, не воскрешала павших друзей.
- Ты врач или священник? – прорычал он. – Предложи уже что-нибудь дельное.
- Но я всего лишь простой армейский лекарь…, - пролепетал старик. - Аниварситетов не кончал…
- Тогда проваливай штопать солдат, - Байльшмидт впихнул ему в руки саквояж и выпроводил за дверь, а затем подозвал адъютанта.
- Отто, пошли в Берлин за моим личным врачом.
- Господин Пруссия, но даже на самых быстрых лошадях дорога туда-обратно займет не меньше четырех дней, – осторожно заметил тот.
Конечно, Гилберт прекрасно это знал, но надо же было что-то делать.
- Скажи, чтобы курьер гнал во весь опор, - хмуро велел он. – И пусть мне принесут еще холодной воды и полотенец!
Выходит, ему и дальше придется заботиться о Елизавете самому.
«Ничего, справимся…»
Он вернулся к кровати, Хедервари успокоилась и теперь просто тяжело дышала, а ее порозовевшая кожа блестела от пота.
- Я не дам тебе умереть, Лизхен. Слово Великого Пруссии, - прошептал он, ласково поглаживая ее горячую щеку.
Вскоре адъютант принес все, что потребовал Гилберт: тазы с водой, полотенца. Дверь за ним закрылась, оставляя Байльшмидта с Елизаветой наедине в их странной обители.
Гилберт смочил полотенце в ледяной воде и, склонившись над Елизаветой, осторожно обтер пот с ее лица. А затем сжал зубы и решительно откинул одеяло.
- Держи себя в руках, - хмуро приказал он себе. – Ты мужик или тряпка?
Он провел влажной тканью по угловатым плечам Елизаветы, стирая липкие дорожки пота, затем спустился ниже, методично скользя полотенцем по ее коже. И старательно игнорируя разгорающееся где-то внизу живота пламя…
- Мелкий тевтон.
Гилберт вздрогнул, так и застыв с полотенцем в руках, - Елизавета открыла глаза и смотрела прямо на него.
«Очнулась! – облечено вздохнул Байльшмидт, но тут же запаниковал. – Вот черт, и что она подумает, когда увидит, как я над ней вот так склонился…»
- Эммм… У тебя была лихорадка, так что я… я только пот вытирал…, - забормотал он, но Елизавета будто бы и не слышала.
- Мелкий тевтон, - повторила она, нахмурившись. – Я не отдам тебе Бурценланд.
И только теперь Гилберт заметил, что зеленые глаза подернуты дымкой, и она смотрит куда-то сквозь него. Она бредила.
- Не отдам, слышишь! – она чуть повысила голос, дернулась, пытаясь встать с кровати. Гилберт поспешно схватил ее за плечи, не давя ее сделать резких движений. Еще не хватало, чтобы раны открылись.
- Мне не нужен Бурценланд, - как можно мягче произнес он. И, как ни странно, она его услышала.
- Не нужен? Вот и славно, - Елизавета улыбнулась с какой-то детской радостью и вновь закрыла глаза.
Все последующие дни слились для Гилберта в один долгий, полубезумный сон. Страшно-сладкий ночной кошмар. Погруженная во мрак комната, куда через завешенные тяжелыми портьерами окна не просачивается ни лучика света. Оплавленные остовы давно потухших свечей. Остался только слабый огонь в камине, бросающий алые, демонические отблески на нагую фигуру Елизаветы. Она тяжело дышит, стонет, мечется в лихорадке. И Гилберт стирает пот с ее разгоряченной кожи. Обрисовывает мокрой тканью все изгибы ее прекрасного, стройного тела. Пару раз не выдерживает, отбрасывает тряпку и гладит ее рукой, собирает бисеринки пота губами, а затем в ужасе отскакивает и клеймит себя последними словами.
Она пылает в лихорадке, и он сгорает вместе с ней, от желания и страха за ее жизнь. И все это так похоже на какое-то извращенное занятие любовью…
Иногда Елизавета открывала глаза и начинала говорить. Бессвязный бред, но чаще – что-то вполне осмысленное. Воспоминания детства вперемешку с какими-то эпизодами из жизни в австрийском особняке. А однажды она вдруг принялась кричать, плакать. И все порывалась вскочить с постели и убежать. Гилберт обнял ее, стараясь не задеть раны, и попытался успокоить, как мог. Она доверчиво прильнула к нему, спрятав лицо у него на груди. Елизавета тихо всхлипывала, а он гладил ее липкие от пота, но такие мягкие локоны, нашептывая что-то ласковое. И чувствовал себя последней скотиной: несмотря на то, что ей было так плохо, в этот момент он был счастлив. Счастлив от того, что может вот так сжимать ее в объятиях и она не отталкивает его.
На исходе второго дня мучений лихорадка отступила. Гилберт надел на Елизавету чистую рубашку и стал терпеливо ждать, когда она очнется. Но часы тянулись, а она все не открывала глаза. И он ощущал, как душе росла тревога, наступившая вдруг в комнате тишина пугала его едва ли не сильнее, чем ее крики и стоны. Ему чудилось, что это начало конца. Что вот сейчас ее спокойный сон перерастет в вечный…
- Нет, нет, Лизхен, - шептал он, поглаживая ее щеки, уже без страха целуя потрескавшиеся горячие губы. - Держись, Лизхен! Только не умирай! Не бросай меня, Лизхен…
Он сидел в кресле, стискивая ее тонкую ладонь, пытаясь передать ей частичку своей силы. И все звал, и звал ее по имени.
Но все же силы оставили Гилберта, усталость накрыла его тяжелой волной, властно утаскивая в черноту беспамятства. Только тогда он выпустил руку Елизаветы, но даже во сне все еще продолжал бормотать ее имя.