Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Подарка

Люблю дарить подарки хорошим людям) Подарок для  Dark wise wizard. Вчера наконец-то дописала) Надеюсь эта маленькая зарисовка тебе понравится) И спасибо большое за поддержку, вдохновение. Если бы не ты, возможно я бы так и не решилась выложить львиную долю своих почеркушек на суд общественности - так бы и фапала одна в темном углу.

Название:Семейные будни
Фандом: Инуяша
Персонажи: вся семейка Нараку)


- Ха-ку-до-ши! По-и-грай! Ха-ку-до-ши! – как заведенная повторяла черноволосая девочка, ритмично дергая юношу за рукав.
- О, боги, мы уже третий час играем, Саюри, неужели ты совсем не устала? И откуда у человеческих детей столько энергии? - Хакудоши страдальчески закатил глаза.
- Вообще-то она не совсем человек, - заметила сидящая рядом Кагура. – Ее отец ханьё, значит она на одну четверть демон. Да и матушка ее тоже теперь не человек…
- Раз ты у нас такая умная, может сама с ней и поиграешь? - едко процедил Хакудоши и добавил с милейшей улыбочкой. – Саюри, иди к тете Кагуре, она даст тебе подержать веер.
- Веер! – радостно воскликнула малышка и в мгновении ока оказалась рядом с Повелительницей ветра.
- Какая я тебе тетя?! – злобно зыркнула та на Хакудоши.
- Но ты ведь старшая сестра, - с издевкой протянул он.
- Ах ты мелкий, засранец! - Кагура угрожающе щелкнула веером.
- Ну, ну, сестрица, не выражайся при ребенке!
- Я тебе сейчас выражусь, ревнитель приличий хренов!
- Дай! Дай веер! – продолжала тем временем канючить Саюри, а когда поняла, что ее игнорируют, вдруг нахмурилась и топнула ножкой. – Веер!
В детском голосе зазвучали стальные нотки, карие глаза вдруг полыхнули алым. Кагура и Хакудоши дружно вздрогнули: настолько в этот момент Саюри стала похожа на своего грозного отца.
Повелительница ветра подумала, что лучше будет уступить требованиям ребенка и отдать ей вожделенный веер, а то мало ли, может она от папочки унаследовала не только страшный голос, но и что-нибудь посерьезнее. Но тут отворилась дверь, и в комнату впорхнул Бякуя.
- А вот и персики для нашей маленькой принцессы! – пропел он.
- Персики! – девочка мгновенно забыла о веере и метнулась к нему. У Бякуи замечательно получалось ладить с Саюри, возможно потому, что из всех порождений он был самым спокойным и коммуникабельным. Казалось, ему даже нравится возиться с малышкой. Он усадил ее к себе на колени, вручил спелый оранжево-красный плод. Саюри весело болтала ножками и громко чавкала, измазывая губы в сладком соке. Бякуя с умилением смотрел на нее, а Кагура и Хакудоши вздохнули с облегчением, радуясь, что бешеное дитятко хоть чем-то занято. Правда вскоре девочке надоело просто есть, она заставила Мастера иллюзий жонглировать фруктами: он ловко подкидывал персики, Саюри смеялась и аплодировала. А затем ей захотелось попробовать самой.
- Смотри, дядя Бякуя, как я умею! – она попыталась подбросить и поймать персик, но кинула его как-то не так и угодила Кагуре в голову.
Повелительница ветра с кислой миной наблюдала, как сладкий сок капает с ее недавно уложенной челки на нос. Хакудоши гаденько хихикнул, Бякуя фыркнул, а Саюри залилась веселым смехом.
- Тетя Кагура скушала персик! – забава ей явно пришлась по душе. Девочка выхватила из мешка Мастера иллюзий еще один фрукт, швырнула, на сей раз в Хакудоши.
- Получил? – злорадно хмыкнула Кагура, глядя, как юноша с ужасом смотрит на свое идеально белое одеяние, которое теперь было безнадежно испорчено.
- Хаку тоже скушал, - удовлетворенно заявила Саюри. И продолжила «кормить» своих нянек. Кагура и Хакудоши стоически выносили бомбежку, по мере сил стараясь уворачиваться, а Повелительница ветра даже ловко отбила пару снарядов веером, чем привела девочку в абсолютный восторг. А Бякуя, которому по блату персик просто отдали в руки, а не швырнули, подбадривал Саюри, не жалея своих родственников, и советовал, как лучше кинуть.
Наконец, маленький чертенок торжествующе выхватила из мешка последний персик, прицелилась в отступившего к двери Хакудоши, бросила… Беловолосый юноша отскочил, и в это мгновение дверь отъехала в сторону. Со смачным чавканьем персик врезался прямо в подол темно-синего халата шагнувшего в комнату Нараку.
Порождения разом побледнели, напряглись.
«Все. Конец. Это же любимый халат хозяина, который подарила ему Кагоме-сама», - дружно подумали они.
И только Саюри осталась беззаботной. Она спрыгнула с колен Бякуи, подбежала к Нараку, сияя счастливой улыбкой.
- Папа! Папа скушал персик! – выдала она. Карие глаза сияли искренней радостью. Пожалуй, мало кто так радовался при виде Нараку. Точнее только две женщины в мире, Саюри и ее мать.
- Знаешь, если ты хочешь меня угостить, то надо бросать в лицо, а не в ноги, - мягко заметил он, подхватывая девочку на руки. Губы ханьё тронула легкая улыбка, в глазах вспыхнул теплый, ласковый огонек. Нараку обнял дочь, а она потерлась носиком о его щеку.
- Если бы тебя сейчас увидел кто-нибудь из твоих врагов, то ты бы сразу растерял в их глазах весь свой жуткий ореол, - послышался серебристый смех из-за спины Нараку.
Он обернулся, встретился взглядом со своей женой.
- Они бы решили, что им чудится, - хмыкнул ханьё.
- Или они бы попадали в обморок от шока! – расхохоталась Кагоме.
- Шока! – выкрикнула Саюри, словно ставя точку в разговоре.
Ее родители дружно заулыбались, и пара зашагала по коридору прочь от комнаты, разговаривая вполголоса.
- Да точно попадали бы, если бы увидели Нараку таким, - тихо шепнула Кагура, провожая счастливую семью взглядом.

@темы: фанфик, Инуяша, ПЧ

---

О старости

Вообще за вчерашний день появилось несколько грустных семейных новостей. Дедушка уже совсем плох, и хотя он человек, мягко говоря, сложный и я его, каюсь, никогда не любила, а лишь боялась до тряскучки, все равно жалко. Когда смотришь на разбитых, больных пожилых людей, поневоле приходят мрачные мысли. Ведь и мы когда-то такими будем... И так все это печально... Начинаешь понимать всяких чокнутых философов, которые вещают, что надо умирать молодым. Мне кажется страх перед старостью даже сильнее страха перед смертью. Так не хочется становиться таким: разбитым, уже полубезумным, да, да в старости ведь у многих слега съезжает крыша. И тебе еще повезет, если дети будут о тебе заботиться. Но слишком часто бывает, что даже родные дети бросают старых родителей на произвол судьбы, или обращаются с ними как... в общем по принципу "он уже все равно чокнулся, можно не переодевать его в чистую одежду". К нашей семье это конечно же не относится, я рассуждаю просто о ситуации в целом по стране. И вот поневоле воспоминаешь европейских пенсионеров, этих ухоженных бодрых бабушек и дедушек, у которых в 50 жизнь только начинается, которые ездят по свету... И зависть берет. А почему мы так не можем?
В общем грустно мне... Приеду домой, буду слушать немецкий рок и заряжаться позитивом от артов.

@темы: мысли вслух, грусть-тоска, жизнь

---

Хеталия и футбол № а фиг его знает

Я уже наверное всех задолбала, но все ж доведу серию о футболе до конца раз уж взялась.

Название: Великая сила кавая
Бета: помоги мне публичная бета!
Персонажи: Германия, Пруссия, Италия Венециано, Италия Романо
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: привет, дядя Хима!
От автора: вы хотели Италия-Германия. Вот вам))))

- Сегодня у нас особый матч! – наставительно произнес Пруссия. – Ты должен постараться, Запад, и не поддаться очарованию Веньки! Чтобы опять не получилось как в прошлые разы.
- Я справлюсь, брат! – Германия сурово насупился, всем своим видом демонстрируя несокрушимую решимость истинного арийца. – Я столько тренировался перед фотографией Венециано! Я смогу быть с ним жестким!
- Отличный настрой! Так держать! – Гилберт хлопнул его по плечу, и они вышли на поле.
- Дойцуууууу! – им на встречу уже бежал лучащийся счастьем Северный Италия. – Я так рад тебя видеть! Так рад!
- Помни о тренировках, - шепнул Пруссия брату и бросился отбирать мяч у старшего Варгаса, который уже показывал ему язык и непечатно обзывал всех немцев вообще и двух конкретных в частности.
Людвиг изо всех сил старался сохранить мрачное выражение лица. Венециано попытался его обнять, лепеча что-то очень милое, то и дело перемежая слова своим фирменным «веее».
- Это серьезная игра, а не пикник, Италия, - одернул его Германия. – Никаких объятий. Сегодня ты мой враг!
- Враг? – огромные карие глаза Варгаса-младшего тут же наполнились слезами. – Но как же так, Дойцуууу? Я не хочу быть твоим врагоооом!
Он захныкал, спрятав лицо в ладонях, а хмурая маска на лице Германии дала трещину…
Через несколько минут после начала матча Пруссия начал замечать, что чего-то не хватает. Оборона его команды здорово ослабла, и Романо даже успел забить один гол.
«Запад!» - наконец догадался Гилберт. Он огляделся в поисках брата и увидел того на краю поля в компании Венециано.
- Майн гот, опять! – страдальчески закатил глаза Пруссия и поспешил к сладкой парочке. Людвиг как раз успел успокоить младшего Варгаса, тот теперь пытался делать куличики из футбольного газона, а Германия с умилением наблюдал за ним.
- ЗАПАД! – рявкнул Пруссия у него над головой. – Это что за детский сад?! Играй жестче!
- Прости, брат, - виновато взглянул на него Германия. – Венециано такой милый… Я не могу играть против него грубо…
- Слабак! Тряпка! Слюнтяй! – принялся бранить его Гилберт.
- А сам-то? – обиделся Германия. – Сам сможешь?
- Да легко!
Пруссия хмуро взглянул на Северного Италию, грозно свел брови.
- Братик Гил! – улыбнулся в ответ Венециано и показал ему куличик. – Правда, у меня хорошо получается?
У Байльшмидта задрожали губы и сами собой сложились в ответную улыбку.
- Черт, не могу... - пробормотал он. – Венька такой милый…
- Угу, - поддакнул Людвиг.
- Вееее, - протянул Варгас.
И следующие двадцать минут братья-немцы сидели на краю поля и с глупейшими выражениями на лицах смотрели на Северного Италию.
- Гол! – вдруг раздался радостный вопль Романо. – Два-ноль, картофельные морды!
Он пробежал мимо, показал братьям кукиш. Пруссия тут же очнулся.
- Гад! – взвыл он и бросился за Южным Италией. А Германия даже ухом не повел, продолжая, как завороженный, наблюдать за Венециано.
- Идиоты! Фрицы-тупицы! – напевал Романо. – Бебебе!
Гилберт догнал его, попытался отобрать мяч, но Варгас-старший ловко увернулся, подставил Пруссии подножку и тот рухнул на землю. Засвистел судья, побежал к упавшему Байльшмидту и пытающемуся его пнуть Романо.
- Нарушение!
- Да это на пенальти тянет! – рявкнул Пруссия, кое-как поднимаясь на ноги.
- Но… - попытался было поспорить судья.
- Пенальти! – Гилберт показал ему кулак и добавил едва слышно. – Пасть порву.
Несмотря на громкие нецензурные протесты Романо, пенальти все-таки назначили. Пруссия, мстительно скалясь, разогнался и запустил мяч точно в итальянские ворота.
- Съел, макаронник? – теперь уже он демонстрировал Южному Италии кукиш. – Еще не все потеряно! Немцы так просто не сдаются!
- До конца матча совсем чуть-чуть осталось, - фыркнул Романо. – Смирись, неудачник! Фиг вам, а не финал!
Пруссия заскрежетал зубами и попытался спасти положение, вовлечь в игру брата, ведь только в связке они могли реализовывать по-настоящему отличные комбинации.
- Запад, давай! Нам бы только до ничей довести! Соберись, Запад! – орал он на Германию. Но тот был укаваен до невменяемости и мог лишь улыбаться, да бормотать какой же Веня милый. Гилберт дергал его за футболку, пытался оттащить от Варгаса, но Людвиг словно прирос к месту. И до финального свистка немцы так и не смогли забить второй гол.
- Отличная работа, дебилоид! – Романо, довольно ухмыляясь, растрепал волосы Венециано. – Даже такой идиот, как ты, на что-то сгодился.
Северный Италия в ответ недоуменно заморгал, а Пруссия, глянув на братьев-итальянцев зверем, повел все еще не пришедшего в себя Германию с поля.
- Извини, - понурился Людвиг, когда они оказались в раздевалке, и магия кавая наконец его отпустила. – Я опять нас подвел…
- Да ладно, не переживай, Запад, - с великодушием Великого простил его Пруссия. – Пошли лучше пивка жахнем, - и добавил, нехорошо усмехнувшись. – Эти дурни сами себе могилу вырыли. В финале ведь их Спейн ждет не дождется…

@темы: Германия, юмор, фанфик, аниме, Евро, футбол, hetalia, APH, Пруссия, Италия

---

Я думаю папе Вальтеру это будет интересно.
Линкор, человек, а теперь еще и город О_О

Американский город Бисмарк является столицей штата Северная Дакота и административным центром округа Бурли.
Подробнее тута: states-of-america.ru/goroda-ssha/bismark.shtml

Морри в шоке

@темы: этот безумный-безумный мир, интересности, JKMM

---

Делиться прекрасным!

На меня накатила легкая грусть, а тут вдруг совершенно случайно я нашла такую прелесть... Просто не могу не поделиться! Это жеж прелестно-прелестно-прелестно *захлебнулась*
Осторожно: под катом мой ОТП и тонны флаффа!



Да я знаю, что у стран не может быть детей и все такое... Но это все равно так очаровательно! К тому же вполне возможно, что малыш - это Людвиг) Вообще Гил и Лиза возящиеся с чиби-Людвигом это мой дичайший кинк. Может быть когда-нибудь я даже напишу серию семейных драбблов на эту тему.
Вот и подняла я себе настроение!

@темы: шипперское, арт, Венгрия, Пруссия, жизнь

---

Больше позитива

Ладно, пошла она нафиг эта политика, лучше буду шутить о футболе. Между прочим этот фик набрал уже больше ста плюсов - мой самый популярный фик. Все-таки народ любит смешные, ненапряжные вещи.

На сей раз в фокусе матч Украина-Франция. И юмор вышел несколько пошловатый. Ну, это же Бонфуа, все-таки

Название: Il s'agit d'un porno, bébé!
Персонажи: Украина, Франция, фоном люди
Рейтинг: балансирует на грани R

«Тут можно даже не волноваться, - раздумывала Украина перед матчем с Францией. – Техника «Потряси сиськами» должна сработать безотказно. Это же Бонфуа – первый кобель Европы!»
Казалось бы, все развивалось, как Ольга и планировала. Едва он вышла на поле, Франциск тут же бросился к ней, сияя счастливой улыбкой и пожирая взглядом украинские богатства.
- О, мон шер Оля! Прекрасная роза, распустившаяся на этом исконно мужском поле брани! Услада для моих глаз! – она расточал и расточал комплементы, едва ли не сердечками сыпал.
«Готов», - довольно усмехнулась Украина.
Но тут, как назло, полил дождь, командам пришлось прятаться под трибунами. Ольга материлась сквозь зубы, выжимая насквозь промокшую футболку.
- Мон шер, позволь мне помочь тебе! – она так увлеклась своим занятием, что не заметила, как Бонфуа ловко зашел ей за спину. А когда заметила, было уже поздно.
- Мои прекрасные булочки идите к папочке Францу! – пропел он и схватил грудь Ольги.
- Ты что себе позволяешь, извращенец! – взвизгнула она, попыталась вырваться, но Бонфуа держал на удивление крепко.
Дальнейшие события наглядно показали, что матчам по футболу пора присваивать рейтинг. Этот матч получил бы – R, а не NC-17, лишь потому, что на Ольге была футболка. Но если учесть почти прозрачную мокрую ткань…
- Ай! Больно же! Похотливый козел! Хватит меня тискать!
- Но всего лишь выжимаю твою одежду, мон шер…
- Это я тебя сейчас выжму! Ох… Ааааах… Ой не надоооо…
Украинские футболисты постепенно сбились в кружок вокруг стран и заворожено наблюдали за извивающейся в объятиях Франциска Ольгой. У кого-то текли слюнки, кто-то покраснел, а несколько особо впечатлительных молодых ребят вскоре убежали в раздевалку менять шорты. Французы же оставались абсолютно невозмутимы, спокойно обсуждали с тренером тактику, словно это не у них на глазах разворачивалось действо похлеще порнофильма.
Когда, наконец, дождь закончился и начался матч, украинцы были не в лучшей форме, а некоторые игроки вообще выбыли из строя, захлебнувшись кровью из носа.
Зато Бонфуа все-таки отпустил Ольгу.
- О, это было незабываемо, мон амур! – пропел он.
- Убью! – рыкнула Украина, без сил сползая на пол. – Газ перекрою к чертовой матери!
Франция в ответ послал ей воздушный поцелуй и упорхнул на поле, где его ребята уже активно атаковали ворота и забивали голы. Матч украинцы, конечно же, проиграли.
А после финального свистка их тренер подошел к любителям лягушек.
- Слушайте, мужики, перед матчем ведь такое происходило, а вы даже бровью не повели. В чем секрет? – поинтересовался он.
Тренер французов равнодушно пожал плечами.
- Да ничего особенного. Мы с таким капитаном, как месье Бонфуа, каких только извращений не навидались. Ко всему уже привыкли.
- Ого, - завистливо протянул украинец. – А не расскажешь каких…
- А может лучше я тебе расскажу? – раздался за его спиной не предвещающий ничего хорошего голос. Ольга пришла в себя и едва не метала молнии, буравя своих игроков горящим бешенством взглядом. В руках у нее уже появилась знаменитая булава.
- Я вам устрою бесплатное порно, кобелины! – прошипела она.
- Матушка Украинушка, так как же на родные то богатства не полюбоваться?! - попытался было оправдаться тренер.
В ответ Ольга испустила злобный рык и в следующую секунду украинская команда наглядно продемонстрировала, что им впору переквалифицироваться в бегунов – настолько быстро они драпали от разъяренной «матушки».

@темы: юмор, фанфик, аниме, Евро, пошлякшлякшляк, футбол, hetalia, APH

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

И вот закончились очередные выходные без инета. Хорошие новости: я наконец-то нашла провайдера, который обслуживает наш дом, нормальный проводной интернет. Не очень хорошие новости: мастера придут только в субботу. Хотя в этом тоже есть свой плюс - они по крайней мере работают в субботу, а то я уже начала думать что в этом дерьмовом городишке никто не работает в субботу. Лентяи блин. Обычно мой диалог с представителями разных служб выглядел так: "В будни я на работе, вы можете приехать в субботу?" "Нууу я не знаю" "За доп. плату, конечно же" "Ой ну я не знааааюююю" "Назовите свою цену, я заплачу" "Ой я не знаааю". И потом провинциалы еще жалуются, что мало получают. Еще бы - с таким то отношением! Если бы мне за удвоенный оклад предложили поработать в субботу я бы только рада была. Тьфу... Хотя возможно, во мне говорит типично московская жадность и желание захапать побольше бабок. Но я просто не могу понять, как можно отказываться от калыма? О_О Это же деньги. Подумаешь пришел там в субботу на полчасика оторвался от лежания перед теликом. Так сложно что ли?
Хорошо хоть нашелся один нормальный сантехник, который и в субботу был готов работать и поздно вечером, молодец парень, сразу понял свою выгоду: так что теперь у меня ванна в порядке, ура. Вот еще инет настроят и буду как белый человек)

Вообще можно подвести итоги начала взрослой жизни настоящего работающего полумосквича Что могу сказать... Тяжеловато конечно полтора часа в электричке утром и вечером каждый день. В пятницу она еще дачниками набилась О_О Не ожидала, что у стольких жителей столицы дачи у черта на куличиках в Калужской области. Теперь у меня все строго по расписанию: подъем в семь утра, быстрые сборы, чтобы не опоздать на электричку. Возвращаюсь я в девять с копейками, моюсь, смотрю какой-нибудь фильм и строго в 11 на боковую, чтобы вышло не меньше 8 часов на сон. Немного одиноко в большой квартире, но благо Генрих скрашивает пустоту, да и с инетом думаю будет веселее. Просто я уже отвыкла от того, что соседки в комнате не тусуются))) Но без них на самом деле лучше, никто не ворчит, не мешает спать)

@темы: мысли вслух, бред сивой Морриган, Это Москва, детка!, жизнь

---

Написано в электричке

Мне пора вводить тэг "написано в электричке"))) Вот одна из первых ласточек. Получилось немного странно, но надеюсь, кому-нибудь понравится.

Название: 1956
Персонажи: Пруссия\Венгрия, Беларусь, Россия
Рейтинг:R (за упоминание насилия и мат)
Дисклеймер: Все у Химы-сана
От автора: давно хотела написать что-нибудь про венгерскую революцию 56-го, но не политическое, а скорее чувственное. В итоге получилась вот такая вот странная история и о том, что любовь сильнее ненависти...

Ненависть. Она не могла понять, откуда в них взялось столько всепоглощающей, ослепляющей ненависти. Ведь они все были одной крови. Полотью от плоти венгерской земли. Ее сыновьями и дочерьми. Так почему же… Почему?! Почему они так рвались убивать друг друга? Смаковали страдания жертв, придумывали все новые и новые изощренные способы пыток?
- Сдохни, проклятый коммунист! Сдохни тварь! Вали к своим русским дружкам!
- Так тебе, капиталистическая мразь! Продажные западные шавки!
Их злоба разрывала ее на части, выворачивала наизнанку. И в ее ладони тоже вонзались заостренные гвозди. Ее кожа также плавилась от серной кислоты. Она заходилась в крике. Просила их остановиться, опомниться, прекратить это безумие. Но они не слышали ее. И гусеницы советских танков сминали их кости. И их окоченевшие трупы висели на деревьях. И она раскачивалась там вместе с ними. И карканье воронья было для них похоронным маршем.
Смерть и кровь. Кругом лишь смерть и кровь!

***
Елизавета забилась в угол, сжалась в комок, ее сейчас казавшееся таким хрупким тело била крупная дрожь. Она то стонала, то вдруг начинала кричать, плакать и молить о пощаде.
У Гилберта при взгляде на нее сжималось сердце, в него вонзались тысячи игл, он словно мучился вместе с ней.
Он прекрасно понимал, что происходит сейчас Елизаветой. Они все прошли через это: ад гражданской войны, когда твой народ сходит с ума, люди превращаются в зверей, режут друг друга с самозабвенным наслаждением. И каждая смерть отдается в тебе. Потому что ты страна. А они – твои дети. Непутевые, глупые, озлобленные, но все равно любимые.
Да, за столетья существования они не раз испытывали такое, но от осознания, что все уже было, новая кровавая вакханалия не становилась легче. К такому нельзя было привыкнуть.
Елизавета снова закричала. Тонкий, протяжный плач раненой птицы…
А Гилберт проклял самыми ужасными проклятиями всех политиков, всех революционеров и мятежников, которые причиняют ей столько боли.
Ему так хотелось помочь ей, обнять, прижать к груди, согреть и передать хотя бы частичку той силы, что было у него в избытке. Чтобы она выстояла, чтобы она справилась, чтобы смогла пережить этот кошмар. Чтобы она поняла, что не одинока. Но их разделяла решетка тюремной камеры, Байльшмидту оставалось лишь судорожно стискивать холодные прутья, наблюдая, как его Лизхен замкнулась в мире своего страдания.
- Надо же, ты все еще здесь, тевтон. Каждый день сюда приходишь… Не ожидал от тебя такой преданности своей женщине. Я даже начинаю тебя уважать, - раздался за спиной обманчиво мягкий голос.
Гилберт стремительно обернулся и увидел шагающего к нему по коридору Брагинского. За ним неизменной тенью следовала Наталья.
- Не восхищайся этой белобрысой гнидой, Ванюша, - прошипела она. – Он этого не заслуживает. Просто арийский кобель прибежал к своей арийской шлюшке…
Арловская бросила взгляд на скорчившуюся в камере Елизавету, злорадно ухмыльнулась.
- Так этой сучке и надо. Пусть помучается…
Гилберту очень захотелось ее ударить, превратить ее красивое кукольное личико в кровавое месиво. Но между ними стоял Иван, который в сорок пятом весьма внятно и четко объяснил немцам, что бывает с теми, кто обижает его любимых сестренок. Поэтому Байльшмидт лишь сжал кулаки в бессильной ярости.
- Отпусти ее, Брагинский, - глухо произнес он. – Ей же и так плохо…
- Не могу, - развел руками Иван. – Она подняла восстание и теперь должна понести наказание. Все честно. Если бунтуешь – готовься к расплате.
- Да она и так уже достаточно наказана! – взревел Гилберт. Но в ответ получил лишь ничего не выражающую улыбку.
- Ты можешь к ней присоединиться, - вдруг оскалилась Наталья. – Давай, раздели со своей Прекрасной Дамой заточение, рыцарь хренов.
И она издевательски рассмеялась.
Гилберт хмуро взглянул на нее, на все так же улыбающегося Брагинского. Затем гордо расправил плечи, вскинул подбородок.
- Открывайте дверь, - произнес он таким тоном, каким отдал бы приказ слугам.

***
Боль, боль, столько боли. Невыносимо. Ужасно. Бесконечно… Она умирала и возрождалась, чтобы снова оказаться в Преисподней. Но постепенно она начала ощущать что-то еще. Что-то теплое и родное появилось в мире ее мучений… Чьи-то прикосновения. Ласковые, нежные. Словно мягкая вода скользила по ее незаживающим ранам, смывала кровь, уносила прочь боль. Сквозь стоны и мольбы о пощаде, сквозь безумные злобные вопли проник другой звук. Низкий, хрипловатый голос. Он что-то говорил, она не могла разобрать слов, но ей становилось легче, когда она слушала его… А затем он запел. Не попадая в такт, сбиваясь с ритма, но почему-то его незатейливая песня успокаивала. Несла мир ее истерзанному существу. Голос обволакивал ее, укутывал в мягкое одеяло, защищал от обжигающих волн ненависти. И постепенно он погрузил ее в спасительную черноту, где не было страданий и смерти. Только покой.

***
Гилберт усадил совершенно не воспринимающую окружающее Елизавету себе на колени, осторожно обнял. Он баюкал ее на руках, как ребенка, гладил спутавшиеся волосы, нашептывал ласковые слова. А она вцепилась в его рубашку, точно утопающий в плот, доверчиво прильнула к нему. Ее тело сотрясалось от рыданий, а он все старался ее успокоить.
Гилберт сам не понял, что толкнуло его начать петь ей старую немецкую колыбельную. У него ведь совсем не было слуха, его вокальные данные годились разве что для шумных попоек и пошлых частушек. Но сейчас простая песенка показалась самой нужной и правильной.
«Спи, Лизхен… Спи… А когда проснешься, забудь все горести…»
Елизавета постепенно затихла, перестала дрожать, ее дыхание стало размеренным и ровным. Гилберт замолчал, заглянул в ее мокрое от слез лицо, осторожно провел кончиками пальцев по щеке, смахивая хрустальную влагу. А Елизавета вдруг улыбнулась во сне.
- Спасибо, Гил, - раздался ее тихий, едва различимый шепот.

***
Иван ушел сразу же, как запер за Байльшмидтом дверь камеры, но Наталья осталась. Ей хотелось еще поглумиться над бывшими врагами, которых она так и не простила, как бы ее не уговаривал брат, какие бы речи не произносил о дружбе народов и единстве всех в большом советском доме.
«Ненавижу вас, фашистская сволочь…»
Но сейчас, когда Арловская, спрятавшись в тени коридора, наблюдала за парой за решеткой, все яростные слова вдруг куда-то исчезли. Высокомерный, наглый, грубый Байльшмидт поющий колыбельную своим каркающим голосом, ставшим сейчас вкрадчивыми и бархатистым. Бережно обнимающий рыжую стерву Хедервари, которую Наталья бы с удовольствием задушила. Ее тихое «спасибо», его улыбка, озаряющая жесткие черты… Такие трогательные. Так трепетно заботящиеся друг о друге. Совсем не ужасные фашисты… Арловская почувствовала, как к горлу подступает комок.
- Я все равно вас ненавижу, - дрогнувшим голосом произнесла она, словно пыталась убедить кого-то. – Ненавижу…
И, резко развернувшись, зашагала прочь по коридору, утирая тыльной стороной руки глаза, которые предательски защипало.

@темы: шипперское, фанфик, Венгрия, APH, Пруссия

---

интернетное больное

Я вся в раздумьях об интернете. С одной стороны сидеть без него вторую неделю это тяжко, но с другой... У меня есть в квартире кабель, остался от прошлого жильца, но я никак не могу вычислить какой у него был провайдер - все провайдеры, каким я звонила, говорят одно "Наш дом не в нашей области, пока не будет больше 6 человек желающих подключиться мы вас не подключим...". Хочется уже забить на этот проводной инет, да купить беспроводной. Но он вроде как вредный очень, излучение и все такое... Хотя что сейчас не вредно? *философская мина*
А вы как думаете, господа ПЧ?

@темы: этот безумный-безумный мир, мысли вслух, бред сивой Морриган, интернет, жизнь

---

Сегодня я в офисе, а значит с интернетом. Посему можно выкладывать всякую фигню... то есть фанфики

Название: Уже суровые немецкие парни
Бета: помоги мне публичная бета!
Персонажи: Германия, Пруссия, Греция
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: привет, дядя Хима!
От автора: написано под впечатлением от фразы Майора "Разозлили греки немцев"

Греции еще никогда в жизни не было так страшно. Его пугали перед матчем с Россией, но Иван показался ему совсем не жутким, а просто усталым и сонным. А вот немцы были жуткими. И совершенно не хотели спать, а сам вечно дремлющий Геракл – тем более.
Братья забили гол, а когда Греция практически случайно забил ответный, они оттеснили его к краю поля и теперь нависали над ним двумя источающими угрозу глыбами. Он даже не мог решить, кто из них страшнее: кровожадно улыбающийся и щелкающий костяшками Пруссия, или каменно-спокойный Германия, от леденящего кровь взгляда которого передохли бы все пингвины в Арктике.
- Значит, голы нам забивать надумал… - опасно мягким голосом протянул Байльшмидт. – Сейчас мы тебе тоже… забьем.
- Как обычно, брат? – выгнул бровь Людвиг. – Я держу – ты проводишь разъяснительную работу?
- Не, давай по честному. Тебе же тоже хочется ему врезать. Пусть жребий решит. Камень-ножницы-бумага…
Греция затрясся, как осиновый лист, крепче прижал к груди любимую кошечку, а братья принялись играть. На фоне немецкие футболисты старательно бомбили ворота противника, доведя счет до 4:1.
После пятой ничей Германия и Пруссия решили сменить тактику. Гилберт достал сотовый и заорал в трубку.
- Привет, Фриц. Слушай, у нас ведь еще остались гестаповские запасы? Мне нужно немного пыточных инструментов. Кресло там электрическое, шокеры всякие. Собери.
И тут немецкие игроки, видимо, расслабились под конец матча и греки забили им еще один гол.
На лбу Людвига вздулись вены, Пруссия побагровел, а Геракл побелел.
- Фриц, а можешь заглянуть еще в мои заначки со времен Инквизиции? - прорычал в трубку Байльшмидт. – У меня там была отличная Железная Дева…
Греция понял, что пора переходить к крайним мерам. Он закатил глаза, картинно рухнул на траву и прикинулся трупом.
- Смотри-ка, в обморок бухнулся от страха…
- Ну и черт с ним. Пошли лучше пивка выпьем – отметим победу.
Слушая удаляющиеся шаги братьев, Греция облегченно вздохнул и мысленно пообещал себе, что больше никогда и ни за что не будет играть в футбол с немцами.

@темы: Германия, юмор, фанфик, Евро, бред сивой Морриган, футбол, hetalia, APH, Пруссия

---

Нифига я не вернулась... Теперь на работе я буду большую часть времени проводить на полигоне, где нет инета. Вот такие вот дела. Так что появляться здесь буду реже. Если что - не теряйте. Думаю, до конца недели продлиться это неопределенное состояние, а потом я таки куплю себе модем.

@темы: жизнь

---

Интернетаааа! Урааа! Интернета вернулась. Все-таки два дня без сети - уже ломка. Но пока инет будет у меня только на работе( В моей новой квартире его еще нет и когда появиться неизвестно, потому что я никак не могу найти в этой дыре нормального провайдера.
А вообще я теперь живу в славном городе Балабаново Калужской области, полтора часа на электричке от Москвы. Этот славный город знаменит... Я пока не знаю чем он знаменит и знаменит ли вообще. Так, обычная провинция, воздух конечно чистый и машины не шумят, но я на дух не выношу деревенскую атмосферу, поэтому меня слегка плющит и я радостно бежала сегодня на работу лишь бы побыть в столице, грязной, загазованной и шумной. Ну да, мне нравится Москва. Я люблю высотные здания из стекла и бетона и новые огни. Знаю, да звучит странно, но это так.
Но в ближайшие лет пять-десять я точно буду жить в этой квартире вдали от столицы. Сама квартира неплохая, мне, после 6 лет в общаге в малюсенькой комнате, где кроме меня живет еще трое человек, она вообще кажется огромными хоромами. Все выходные я пребывала вот в таком состоянии: "Ахтнуг! Скооолько меееестааа!"
Вот только с сантехникой совсем беда, раковина протекает, бочок не смывает... А сатехники все местные отказываются работать в выходные даже за доп. плату - вот сразу видно провинцию, лентяи гребанные. А я ведь с 9 до 21 в Москва, и брать ради них отгулы ну совсем не хочется. Вообще тут все не желают напрягаться в выхи, те же провайдеры, например. Как будто вот им деньги не нужны... Грррр...
В новой квартире одной конечно было немного неуютно и грустно, но майн либ Генрих меня поддерживал это я о ноуте если что . Показывал мне фильмы и мы вместе печатали фики. От тоски получалась как одна невразумительная порнушка
Вот такие вот дела.

ПС: гыгы, испанцы отлупили макаронников, так им и надо! Тони сверху

@темы: мысли вслух, из жизни графомана, бред сивой Морриган, Это Москва, детка!, жизнь

---

В темном углу

Эх, гребанные макаронники. Все больше смотреть нечего. Делаем ставки, господа: каким способом я убью свою болеющую за итальяшек и обсерающую немцев соседку? Я думаю над раскаленными иглами.

@темы: мысли вслух, Евро, футбол

---

Решила вложить это еще и сюда, вдруг кому-то будет интересно. Продолжение моего большого Пру\Венского фика.

Название: Лихорадка
Фандом: Хеталия
Персонажи: Пруссия\Венгрия, фоном Австрия
Рейтинг: R балансирующий на грани NC-17
Жанр: романтика, ангст, драма, юст кхм... эротика
Тип: макси
Бета: Flower Ranger (спасибо ей огромное за поддержку и терпеливое выслушивание всех моих истерик)
Дисклеймер: персонажи уже настолько ООС, что даже как-то неудобно писать, что они принадлежат Химарю. Ну правила есть правила.
Размещение: только с этой шапкой и желательно уведомить меня (приятно знать, что твои пописки где-то размещены)

Глава 3
Гилберт ударил кулаком по стене, расцарапав костяшки пальцев. Но сейчас боль была как нельзя кстати, позволяла очистить разум и погасить охватившее Байльшмидта возбуждение. Хотя сделать это было не так-то просто. Кровь все еще бешено стучала в висках, а в голове звучал голос Елизаветы, зовущей его с таким желанием... Вот только все закончилось тем, что в ее голосе зазвучали презрение и гнев.
Он выругался сквозь зубы.
«Молодец, Гилберт! Просто отличный эпизод, достойный внесения в биографию…»
Надо было сразу же отпустить Елизавету, как только она попросила. Но он слишком долго сдерживался... А она была все это время так близко, искушала его… Случайное прикосновение тонких пальчиков, милая улыбка… А ведь он не железный… И когда сегодня Гилберт ощутил под ладонями шелк ее кожи, почувствовал аромат волос… притягательный, будоражащий… Его и без того трещавший по швам самоконтроль тут же снесло к чертям…
Байльшмидт резко выдохнул, вспоминая, как Елизавета едва слышно стонала в его объятиях. Он был готов поклясться - ей были приятны его прикосновения. Она хотела его не меньше, чем он ее. Но все-таки она вырвалась. И упомянула Родериха. Имя другого мужчины подействовало на Гилберта как красная тряпка на быка. Он рассвирепел и в результате причинил Елизавете боль, выставил себя перед ней почти насильником. И ведь еще чуть-чуть и он бы им стал – благо холодные слова Хедервари вовремя его остудили.
- Но знаешь, ты можешь взять меня силой, но я никогда не стану твоей покорной игрушкой для постели!
Да, действительно, сейчас она была в его власти. Он мог взять ее силой, привязать к кровати, чтобы не вырывалась, опоить... Но этого было мало. Он хотел не только ее тело, но и душу. Хотел, чтобы она не была куклой в его руках, а отвечала на его ласки, с трепетом произносила его имя. Его и никого другого! Он хотел, чтобы она принадлежала ему вся, без остатка. А этого нельзя было добиться грубой силой. Только заботой и терпением. Гилберт так и собирался сделать: пока она из-за ранений вынуждена находиться рядом с ним, постепенно расположить ее к себе, завоевать ее любовь. И теперь все же сам и испортил. После такого она наверняка его возненавидит. Он так хорошо умел пробуждать в людях ненависть. Разрушать все, к чему прикасался... Но с ней ему хотелось быть другим. Чутким и нежным. Ведь какой бы сильной Елизавета ни казалась, она все равно оставалась хрупким цветком, который он мог ненароком растоптать своими тяжелыми армейскими сапогами…
Гилберт глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
«Что ж, придется начать все с начала и больше не допускать таких срывов. И снова заслужить ее доверие».
Он взглянул на дверь, сейчас разделявшую их, и задумался, а что же предпринять дальше.
«Пойти покаяться и попытаться все объяснить? И что я ей скажу? Ах, прости, что едва тебя не изнасиловал, просто я так сильно тебя люблю… Да, отличное признание, лучше не придумаешь! Очень романтично и красиво, твою мать…»
Гораздо проще было притвориться, что ничего не случилось и вести себя как обычно, надеясь, что все само собой забудется со временем. Это был малодушный вариант, но такой легкий и притягательный. В итоге Гилберт не устоял.
«Но не могу же я просто зайти к ней с невинной мордой и начать говорить о погоде?»
Байльшмидт прошелся туда-сюда, нервно взъерошил волосы, и тут вспомнил, что сейчас как раз время обеда.
«Вот и славно!»
Спустившись по лестнице в просторный холл, Гилберт добрался до кухни. Повар, шинковавший овощи, заметил его, отложил нож и вытянулся по струнке.
- Господин Пруссия, куриный бульон и рагу для вашей гостьи почти готовы, - по-армейски четко доложил он.
Тут взгляд Гилберта упал на стоящую на одном из столов корзину, где лежала целая гора спелых, ярко-зеленых яблок. Он едва заметно улыбнулся, вспоминая залитый солнцем сад и высокие старые деревья. Они с Елизаветой еще совсем маленькие, и она залезает ему на плечи, чтобы сорвать свои любимые яблоки…
«Захвачу-ка я несколько», - решил он, надеясь, что они помогут хоть немного развеять неприятный осадок от недавних событий.
Вскоре Байльшмидт вышел из кухни с подносом, на котором стояли тарелки с бульоном и рагу, лежал хлеб и сыр, а главное - сверкавшие зелеными боками яблоки. Словно сошедшие со страниц его детских воспоминаний.
Перед дверью комнаты Елизаветы Гилберт остановился, не решаясь войти. Хедервари ведь наверняка злится и готова швырнуть ему в лицо вполне заслуженные обвинения, а может быть, просто решит его игнорировать.
Гилберт нервно переступил с ноги на ногу: он, бесстрашный на поле брани Гилберт Байльшмидт, боялся, как зеленый новобранец.
«Соберись, - велел он себе. – Сам кашу заварил, сам и расхлебывай. Что бы меня там ни ожидало, я это заслужил».
И, пинком распахнув дверь, он решительно шагнул вперед.
- А вот и обед! – объявил он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно и весело.
Елизавета сидела на кровати, укрыв ноги одеялом, она уже успела надеть шелковый темно-зеленый халат с длинными рукавами. Гилберт медленно двинулся к ней, настороженно вглядываясь в ее лицо, ожидая увидеть в ее глазах ненависть и отвращение. Ожидая услышать что-нибудь вроде «Не приближайся ко мне, животное!». Но она молча смотрела на него без тени злобы, внимательно, как бы изучая.
Он осторожно поставил поднос ей на колени, а сам присел на кровать рядом.
В воздухе повисла напряженная тишина. Елизавета задумчиво помешивала ложкой бульон, а Гилберт мучительно пытался придумать, что бы сказать.
- Яблоки? – вдруг прорвался сквозь вязкую пелену молчания голос Хедервари.
- Ага, я нашел несколько на кухне, – кивнул Гилберт. - Ты ведь все еще их любишь?
- Да, - она едва заметно улыбнулась. – Удивительно, что ты помнишь…
- Как тут забудешь! – усмехнулся он, радостно подхватывая такую безопасную тему для разговора. - Мы ведь постоянно лазили за яблоками в сад к Лукашевичу. А помнишь, как он визгливо орал, когда ловил нас на горячем? Воры, воры! Караул! Грабят!
- И так смешно размахивал руками и грозился нас выпороть… А мы улепетывали что есть мочи, на бегу теряя половину злосчастных яблок, ради которых выдержали столько испытаний, - Елизавета тихо хихикнула, прикрыв рот ладошкой.
Гилберт довольно улыбнулся: смех – добрый знак, значит, она на него действительно не злится. Он уже собрался припомнить еще какой-нибудь забавный случай из их детства, открыл рот и… обомлел. Рукав халата чуть сполз вниз, обнажая тонкое запястье Елизаветы. И Гилберт увидел ярко-красные следы пальцев на ее перламутровой коже. Его пальцев! Мысленно он проклял себя последними словами. Он ведь был готов изрубить на куски любого, кто причинит его прекрасной Лизхен хоть малейший вред, и вот теперь сам... Сам!.. оставил на ее коже отметины, которые вскоре превратятся в синяки. Поддавшись порыву, он взял ее руку в свою, поднес запястье к губам и осторожно поцеловал.
- Такого больше не повторится, - прошептал Гилберт. – Клянусь. Не бойся меня…
- А я и не боюсь, - проронила Хедервари и как-то неуверенно потянула руку на себя. Но Гилберт уже не мог ее отпустить. Сознание в который раз за сегодня заволокла пелена, все, о чем он мог сейчас думать – это бархатистая кожа Елизаветы, ее тонкий, едва уловимый цветочный аромат. Он осторожно провел губами по ее руке, задержался на ямочке на запястье и ощутил, как трепещет ее сердце. Точно пойманная в силки птичка.
«Идиот, ты что творишь?! - бесновался в истерике внутренний голос. – Ты ведь все по новой начинаешь, дурень!»
Гилберт его проигнорировал и поцеловал ладонь Елизаветы...
- Гил, прекрати, - слабый протест, который показался ему больше похожим на просьбу продолжать.
Он легонько лизнул, прослеживая кончиком языка линии на ее руке.
- Гилберт, я сказала, хватит! – выкрикнула Елизавета.
Байльшмидт заморгал, чувствуя, как рассеивается облако сладкого дурмана.
«О, черт, опять! - мысленно взвыл он. – Допрыгался. Теперь она точно разозлилась».
Он тут же поспешил отпустить запястье Хедервари и внутренне сжался, ожидая вспышки ярости. Но секунды тянулись, а ничего страшного не происходило. Так что Гилберт решился робко взглянуть на Елизавету: она прижала руку к груди, натянув рукав халата до самых пальцев так, что, казалось, ткань вот-вот треснет.
- Гил…, - вдруг неуверенно произнесла она. – Скажи, а ты… ты ведь меня…
И вдруг замолчала. Гилберт выжидающе смотрел на нее, но Елизавета лишь нервно кусала губы.
- Нет, ничего, не обращай внимания, - наконец пробормотала она и, подхватив с подноса яблоко, подбросила его в руке, как мячик. – Все-таки здорово, что ты их принес. Похоже, это мой любимый сорт, тот самый, который с легкой горчинкой.
Елизавета откусила кусочек и немного натянуто улыбнулась.
- Да, именно такие и выращивал Лукашевич. Помнишь, как он в итоге завел здоровенных псин, чтобы они охраняли сад? Ты все хвастался, что сможешь нацепить им всем на шеи розовые ленточки под цвет его любимого камзола. Я поймала тебя на слове и заставила ночью прокрасться в псарню… Эх, до чего же бесшабашными и глупыми мы тогда были…
Гилберт внимательно смотрел на Елизавету, совершенно не понимая, что происходит: ее поведение сбивало с толку и так не слишком хорошо разбиравшегося в чувствах других людей Байльшмидта. Горячая Хедервари не из тех, кто будет покорно терпеть то, что ей не по нраву, и раз она до сих пор не размозжила его голову тяжелым подсвечником, значит, он не был ей противен. Но тогда почем она так упорно отталкивает его? И вот сейчас она опять убегала, прячась за детскими воспоминаниями, как бы говоря: «мы только друзья не более». Гилберт совсем запутался – Елизавета прямо не отвергала его, но в то же время создавалось ощущение, что она строит межу ними стену.
«Нет, Лизхен, я не хочу быть для тебя только другом…»
И он пообещал себе, что обязательно сломает все разделяющие их преграды.
Но все же пока Гилберт решил воздержаться от активных действий, боясь, что его желания опять возьмут верх над разумом, а на сегодня было уже достаточно глупостей. Поэтому он поддержал разговор о временах их детства, и весь обед они с Елизаветой весело хрустели яблоками, вспоминая свои проказы…
Гилберт убрал пустой поднос на прикроватный стол.
- Ну что теперь, Лизхен, партию в карты? – хитро прищурился он. – Ты вчера все говорила, что хочешь отыграться.
Елизавета скучала от вынужденного безделья, и в последние дни у них вошло в привычку играть на желания в вист. Гилберт часто выигрывал, немного раздосадованная поражениями Хедервари в шутку приговаривала, что кому везет в картах, тому не везет в любви. Сама не подозревая, как неприятно звучат для него эти слова.
- Нет уж, ты опять со свой крапленой колодой меня обуешь, - надула губки Елизавета, но затем улыбнулась. – Пора мне самой себя развлекать. Если тут найдется набор для рукоделия, я могла бы попробовать вышивать или вязать что-нибудь.
- Рукодельничать? Ты? – округлил глаза Гилберт.
- Эй, эй! Что это за реакция? У меня, между прочим, получается не так уж плохо, - подбоченилась Елизавета. – Хотя, конечно, держать в руках меч гораздо привычнее, чем спицы… Но раз все равно нечем заняться…
- Ладно, сейчас организуем тебе рукоделье, - хмыкнул Байльшмидт. Комната, в которой он ночевал, располагалась рядом с комнатой Елизаветы и, похоже, в прошлом принадлежала даме. Там вполне мог найтись набор для рукоделия.
Он действительно обнаружился в комоде, и вот уже Гилберт с победоносным видом водрузил перед Елизаветой шкатулку с нитками, крючками и прочей фурнитурой.
- О, то что нужно! – она достала моток пряжи и вдруг как-то смущенно заглянула Гилберту в глаза. – Знаешь, Гил, я все думала подарить тебе что-нибудь в благодарность за… помощь.
На последнем слове ее голос чуть дрогнул.
- Я решила тебе что-нибудь связать. Как насчет варежек или шарфа?
«Твоя любовь, вот лучший подарок», - мысленно ответил он, но говорить ей такое было еще рано.
- От хорошего теплого шарфа я бы не отказался, - вслух произнес он.
- Вот и славно. А какой рисунок ты хочешь?
- На твое усмотрение.
- На мое усмотрение? – зеленые глаза задорно блеснули. – Ну, тогда пусть будут твои любимые цыплята. Желтенькие.
- И как я, по-твоему, буду выглядеть на зимнем смотре войск в шарфе с желтенькими цыплятами? – вскинул бровь он.
Елизавета на мгновение задумалась, видимо, представляя себе это зрелище, а затем залилась звонким серебристым смехом. А Гилберт просто любовался ее сияющим лицом, радуясь, что она может вот так смеяться рядом с ним.
- Ладно, шутка, шутка, - подмигнула ему Хедервари. - На самом деле я думала о белом шарфе с прусским орлом.
- Вот это другое дело, - кивнул Гилберт. – Отличный подарок…
- Подарок рыцарю от прекрасной дамы, - тихо, почти одними губами произнесла Елизавета, не глядя на него. И ему почудился в ее словах намек на то, что он сам недавно говорил о рыцарях и дамах.
«Ты получишь от меня только такую благодарность, не рассчитывай на что-то большее, это ты хочешь сказать, Лизхен?»
Но Гилберт был рад и такому: подарок, который она сделает своими руками, специально для него. Будучи Тевтонским Орденом, он часто видел, как рыцари повязывали перед битвой шарфы, которые им вручили возлюбленные. Тогда он был еще сопливым мальчишкой и все время потешался над ними. А вот теперь понял.
- Я буду с гордостью носить его, Лизхен, - серьезно и даже как-то торжественно произнес Байльшмидт…
Вечером Гилберт, как обычно пожелав Елизавете спокойной ночи, отправился в свою комнату и в коридоре столкнулся с адъютантом.
- Господин Пруссия, курьер только что доставил для вас письмо, - Отто протянул ему конверт и добавил с нотками благоговения в голосе. – От Их Величества…
Гилберт и сам уже заметил личную печать Фридриха, красовавшуюся на белоснежной бумаге. Похоже, это был ответ на его письмо с отчетом о боевых действиях и пленниках, где он писал и о Елизавете.
Байльшмидт зашел в свою комнату, быстро вскрыл конверт и погрузился в чтение послания.
«Как здоровье твоей дамы сердца?»
Гилберт криво усмехнулся: его одновременно и смущало, и веселило то, как Фридрих называл Елизавету. С королем у него сложились довольно близкие отношения, настолько, что он даже рассказал ему о своих давних чувствах к Хедервари, а ведь это был один из его самых тщательно оберегаемых секретов.
«Надеюсь, эта неприступная крепость вскоре выбросит белый флаг».
Байльшмидт снова улыбнулся, несмотря на шутливые обороты, он ощущал в этих строках дружескую поддержку. Но вот дальше тон письма стал более деловым и жестким.
«Победы в делах сердечных сулят нам и военные победы. Если Венгрия решит перейти на нашу сторону, это сильно ослабит Австрию. К тому же нам не помешает обзавестись надежным союзником, с которым тебя будет связывать не только подпись на договоре, но и чувства».
Гилберт и без напоминаний Фридриха прекрасно все это понимал. Он был уверен, что из них с Елизаветой получится отличная пара, и в мечтах ему уже рисовалась Пруссо-Венгерская империя, которой они будут править вместе. Но все же политика интересовала его в последнюю очередь. Ему была нужна сама Елизавета, а не ее армия или плодородные земли.
Байльшмидт продолжил чтение и, вскользь пробежав абзац, где Фридрих в красках описывал выгоды будущего союза, уже решил, что в письме больше нет ничего важного. Но следующие строки заставили его передумать.
«Я бы советовал тебе поторопиться с покорением своей строптивой дамы. Императрица Мария-Терезия предлагает заключить мир, и я собираюсь согласиться. Сейчас самый удачный момент – после сокрушительного разгрома в недавнем сражении будет легче заставить австрийцев пойти на уступки. К тому же наши войска сильно измотаны, боюсь, продолжение войны может обернуться для нас поражениями. Как ты понимаешь, после заключения мира мы будем обязаны вернуть всех пленных. В том числе и Венгрию…»
Гилберт смачно выругался и едва удержался от того, чтобы не порвать письмо в клочья. Он был уверен, что у него в запасе еще уйма времени, чтобы расположить к себе Елизавету, а теперь все его планы рушились.
«Спасибо, Фриц, удружил»
Хотя обвинять короля было глупо, он заботился о благе страны и рассуждал вполне разумно.
Гилберт еще раз перечитал последние строчки и недобро сощурился. Теперь вопрос был поставлен ребром: либо до даты заключения мира он сделает Елизавету своей, либо потеряет ее уже навсегда.

Глава 4
Елизавета в очередной раз распустила неудавшийся участок: она сидела в кресле у окна и уже битый час сражалась с вязанием. Непокорные петли путались, как и ее мысли. С того дня, когда ей открылись настоящие чувства Гилберта, она только и делала, что изводила себя раздумьями. О нем. О себе. О них. Она удивлялась, как раньше не заметила, что стала для него гораздо больше чем другом. Он ничего не говорил прямо, но это было и не нужно. Жесты, взгляд, случайно оброненные слова – все в нем буквально кричало «Я люблю тебя!».
И Елизавету тоже тянуло к нему. Ей было так хорошо, когда Гилберт просто находился рядом. От его по-мальчишески задорной улыбки внутри все пело, и хотелось улыбаться в ответ. А ночами он появлялся в ее снах, и она уже не отталкивала его, а наоборот, обнимала и позволяла себе такое, что утром, вспоминая, сгорала от стыда и боялась посмотреть ему в глаза.
Никогда она не испытывала ничего подобного.
И вроде бы, все так просто: ей достаточно было признаться, наконец, что она любит Гилберта еще с детства, что он всегда был для нее единственным… Но кое-что мешало. Помолвка. Ее обещание Родериху. Для Елизаветы слово чести всегда значило слишком много. И сейчас, принимая ухаживания заклятого врага своего жениха, она чувствовала себя предательницей. Ей следовало резко отказать Гилберту, четко дать понять, что между ними ничего не может быть. Но она не могла. И ощущала, как с каждым днем ее все больше затягивает в омут чувств.
Елизавета вздохнула и, отложив вязание на подоконник, взглянула на виновника своих мучений. Гилберт устроился в кресле напротив нее и с необычной для себя сосредоточенностью читал какое-то письмо.
Они часто так сидели рядом, разговаривали или занимались каждый своим делом, и в эти минуты Елизавета ощущала домашнее тепло и уют, словно они с Гилбертом стали настоящей семьей.
Он почувствовал ее взгляд и, спрятав бумагу в карман, улыбнулся.
- Знаешь, а мы, наверное, сейчас со стороны здорово напоминаем мужа и жену, - произнес Байльшмидт, будто прочитав ее мысли. - Благопристойная немецкая семья, отдыхающая после обеда…
- Из тебя вряд ли получится добропорядочный бюргер, - Елизавета, как обычно, попыталась скрыть смущение за язвительностью.
- Да и ты не годишься для роли примерной женушки, - хмыкнул он, легко кивнув на ее распутанное вязание. – Ты уже в который раз его переделываешь. Может, бросишь?
- Нет уж, раз я пообещала тебе шарф, значит, свяжу, - упрямо возразила она.
- Я не настаиваю именно на шарфе. Ты могла бы подарить мне что-нибудь другое, - как бы невзначай обронил он.
- Обойдешься шарфом. Свои земли я тебе не отдам, - огрызнулась Елизавета, прекрасно понимая, на что намекает Гилберт. Она отвернулась к окну, надеясь, что он не заметит, как покраснели ее щеки. Но все равно чувствовала его пристальный взгляд.
«Подари мне свою любовь. Будь моей», - она знала, что прочтет это в его глазах.
Из окна ей открылся вид на сад: мощные старые дубы с пышными кронами, мягко шелестящие листвой клены, стройные яблони и похожие на фиолетово-белые облака цветущие кусты сирени, чей нежный аромат вливался в комнату через открытое окно. В такой солнечный летний день грешно было сидеть в четырех стенах.
- Слушай, Гил, думаю, я уже достаточно окрепла, чтобы немного прогуляться, - Елизавета вновь повернулась к нему.
- Отличная мысль, - закивал Байльшмидт. – Подышишь свежим воздухом. И тебе надо больше двигаться, чтобы разрабатывать ногу.
Он поднялся с кресла, протянул Елизавете руку. Хедервари все еще сильно прихрамывала, но уже вполне могла ходить без помощи Гилберта. Однако она просто не могла не использовать возможность лишний раз к нему прикоснуться. Идти с ним рядом, опираясь на его сильную руку, было так приятно, что Елизавета не могла устоять. А что касается самого Байльшмидта, то он и не скрывал своих эмоций, пока они шли по коридору, он буквально сиял.
У лестницы им встретились два прусских офицера. Они отдали Гилберту честь, галантно раскланялись перед Елизаветой, и пока она проходила мимо, рассматривали ее с нескрываемым любопытством. А затем, видимо, решив, что их уже не расслышат, возбужденно зашушукались.
- Это она? Та самая?
- Ага, она. Женщина господина Пруссии…
Но к несчастью для офицеров, у Хедервари был отличный слух.
«Женщина господина Пруссии… Черт, и почему мне так понравилось, как это прозвучало?»
- Проклятые болтуны, - раздраженно проворчал Гилберт, а Елизавета с удивлением заметила, что он слегка покраснел. – Сплетничают почище фрейлин. Отодрать бы их как следует, чтобы научились не трепаться...
- Они так таращились на нас, как будто впервые увидели рядом с тобой женщину, - обронила Хедервари и тут же прикусила язык.
«О, прекрасно! Я докатилась до того, что чуть ли не прямо спрашиваю, а сколько женщин у него было», - схватилась за голову она, с ужасом понимая, что уже начинает ревновать к этим, возможно, несуществующим дамам. Одна только мысль, что Гилберт мог касаться кого-то, кроме нее, вызывала бешенство.
- Ну да, не видели, - пожал плечами Байльшмидт. – Ты же знаешь, как меня раздражают бабы. Только и делают, что щебечут о шмотках и украшениях. У меня от них башка начинает болеть…
- Я ведь тоже... кхм… женщина, - не удержалась от комментария Елизавета.
- Ты – это ты, - спокойно произнес Гилберт и вдруг задорно усмехнулся. – Я еще ни разу не встречал женщину, которая смога бы выбить у меня меч одним ударом… Да и мужчину, вообще-то, тоже...
Елизавета невольно заулыбалась. Вот это ей в нем и нравилось: он всегда видел в ней воина, а не просто женщину, годную лишь украшать гостиную или возиться с кастрюлями. Она чувствовала его молчаливое уважение к ее силе. И в то же время ощущала его заботу и понимала, что рядом с ним может позволить себе быть слабой… Странное противоречие….
- Неужели Великий признал, что кто-то может его победить? – Хедервари лукаво прищурилась.
- Величие в том и состоит, чтобы уметь с достоинством признавать свои поражения, - тоном, каким обычно цитируют кого-то, произнес Гилберт, но тут же ехидно добавил. – Хотя в тот раз в Баварии тебе просто повезло...
- Ах, повезло?! Вот поправлюсь и посмотрим, кому там повезло!
- Жду не дождусь…
За разговором Елизавета не заметила, как они спустились на первый этаж и вышли в сад.
Здесь было диво как хорошо. Хедервари полной грудью вдохнула сладкий аромат цветов и знойного летнего полдня. Они с Гилбертом прошлись по извилистым дорожкам меж ухоженных клумб, болтая о всякой веселой ерунде, а когда Елизавета утомилась, устроились на мягкой траве под раскидистой яблоней. Налетевший вдруг ветерок шаловливо растрепал кудри Елизаветы, а затем убежал дразнить ближайший куст сирени.
Хедервари прикрыла глаза, наслаждаясь царящей вокруг благодатью…
- Лизхен…
Она невольно вздрогнула: обычно грубый голос Гилберта сейчас стал удивительно глубоким и бархатистым. Завораживающим.
- Да? – обернулась она к нему. Он смотрел на нее внимательно и немного смущенно.
- Можно… я положу голову тебе на колени? – попросил он.
Попросил. Сколько уже лет Елизавета его знала и всегда была уверена, что великолепный Гилберт Байльшмидт никогда не опустится до того, чтобы просить. Он просто возьмет то, что хочет. А сейчас он смиренно просил ее…
- Хорошо, - согласие слетело с губ прежде, чем Хедервари успела сообразить, что говорит. И тут же она с изумлением поняла - если бы он попросил ее о чем-то большем, она согласилась бы так же легко.
«Когда это он успел приобрести надо мной такую власть?»
А Гилберт уже растянулся на траве и, положив голову Елизавете на колени, закрыл глаза. Она вгляделась в его лицо: сейчас его жесткие черты немного разгладились и он казался необыкновенно спокойным и умиротворенным. Точно путник, вернувшийся в родной дом, после долгой изнурительной дороги. Ей захотелось прикоснуться к нему, ласково провести рукой по щеке, растрепать белоснежные волосы. Передать ему хотя бы маленькую частичку той любви, в которой она не могла признаться… После долгих колебаний она все-таки не удержалась и легонько пригладила непослушные вихры.
Гилберт резко открыл глаза, и Елизавета тут же отдернула руку.
- Нет, не останавливайся, - прошептал он почти с мольбой. – Пожалуйста…
И снова она не смогла противиться его просьбе. Она осторожно скользнула пальцами по его волосам, ласково заправила за ухо выбившуюся прядку, чуть коснулась высокого лба. Гилберт блаженно зажмурился, вдруг едва слышно застонал и потерся щекой о ладонь, напрашиваясь на ласку. Точно котенок.
Елизавета ощутила, как по коже побежали мурашки.
«Нет, идиотка! Так нельзя!»
Она поспешила убрать руку, ругая себе за то, что опять поддалась искушению.
«Я не должна давать ему надежду. Я же помолвлена. Я должна отказать ему. Я должна…»
Но мысль оборвалась, когда Гилберт протянул руку и нежно провел кончиками пальцев по щеке Елизаветы. Он заглянул ей в глаза, изумрудная зелень встретилась с алым морем и растворилась в нем. Этот взгляд… Словно в целом мире для него существует только она одна. Столько искреннего обожания...
- Лизхен…
Откуда у него появилось это умение произносить ее имя так, что у нее внутри все переворачивалось?
- Лизхен, я…
Он прижал ладонь к ее щеке, набрал в грудь побольше воздуха.
- Я…, - его голос задрожал от напряжения. – Люблю тебя…
Сердце Елизаветы на мгновение замерло, а затем забилось с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
Ее затопила волна нежности и ничем незамутненного счастья. Захотелось обнять Гилберта, прижаться к нему и больше не отпускать. Никогда-никогда. Остаться здесь, в этом зелено-золотом полдне с ним.
«Люблю, люблю… Боже, как же я люблю тебя!»
Она была готова прокричать это, но горло стянул тугой обруч. То кольцо, что подарил ей Родерих в день помолвки и которое она так ни разу не надела.
«Ты чужая невеста. Чужая невеста. Ты обещала! Поклялась!»
Она сжала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, надеясь, что это хоть как-то поможет ей совладать с эмоциями. Сейчас настал решающий момент – она должна раз и навсегда разорвать связавшую их с Гилбертом нить. Никогда еще ей не было так тяжело, никогда не приходилось так ломать себя…
- Гил…, - голос предательски сорвался, как только она заглянула в его полное надежды лицо. Она слишком хорошо знала Гилберта, чтобы понимать, как трудно ему далось это признание. В конце концов, они были очень похожи: оба не умели говорить о своих чувствах. И потому шли к этому мигу долгие-долгие века… А сейчас Елизавета должна была все разрушить.
«Не надо, не надо! Скажи ему правду!» - кричало сердце.
Хедервари постаралась его не слушать, собралась с силами и попробовала снова.
- Гил, я не могу ответить тебе взаимностью. Ты же знаешь, я обручена с Родерихом, - она надеялась, что эти слова прозвучат достаточно уверенно, но получилось лишь слабое бормотание, больше похожее на оправдание или отговорку.
Гилберт помрачнел, резко сел и, развернувшись к Елизавете, пытливо взглянул на нее.
- И ты действительно любишь этого никчемного аристократишку, Лизхен?
Все было бы так просто, если бы она смогла ответить «Да, люблю». Но рубиновые глаза выжигали всю ложь и притворство, за которыми она могла бы спрятаться.
- Нет, - шепнула она. – И никогда не любила…
Гилберт торжествующе улыбнулся, приобнял Елизавету за плечи одной рукой и медленно склонился к ее губам. Но она уперлась ладонью ему в грудь и слегка качнула головой.
- Выслушай меня, - раз уж она начала говорить правду, надо быть честной до конца и высказать все, что было у нее на душе. - Люблю я Родериха или нет, это не важно. Мои чувства не имеют значения. У меня есть долг, о котором нельзя просто так забывать. Я слишком многим обязана Эдельштайну. И союз с Австрией нужен моей стране. Я не могу все бросить и… остаться с тобой.
Гилберт смотрел на нее внимательно и серьезно, хмурясь все сильнее с каждым новым словом.
- Долг, значит… - задумчиво протянул он. – По-моему, ты давно вернула очкастому тюфяку все долги.
И он легко коснулся ее плеча, там, где ткань платья скрывала затянувшуюся рану.
- А союз… Такой ли уж он выгодный? Он сделал тебя своей невестой? Пфф, не смешите меня! Я видел вас вместе на приемах… Ты семенишь за ним следом, и он тебе даже рта не дает раскрыть! Разве так обращаются со своей женщиной? Для Родди ты как была, так и осталась служанкой, просто теперь по-другому зовешься! Он тебя не достоин!
Байльшмидт говорил запальчиво и резко, Елизавета поразилась, как точно его слова описывали ее собственные сомнения.
«А ведь он прав… Родерих всегда относился ко мне по-доброму, но все равно оставалось ощущение, что он смотрит на меня немного свысока… Изменится ли что-нибудь после свадьбы? Может, зря я так цепляюсь за этот союз…»
А Гилберт вдруг притянул Елизавету к себе, так, что их лица оказались совсем близко и она волей-неволей вынуждена была смотреть ему прямо в глаза.
- Выходи за меня, Лизхен… У нас будет союз равных. Мне не нужна покорная служанка, которая смотрит мне в рот и соглашается с каждым моим словом. Мне нужна прекрасная женщина! Сильная, под стать мне. Такая как ты!
- Только представь себе, - прошептал он уже у самых ее губ, - какую могучую империю мы сможем создать вместе! Я брошу к твоим ногам всю Европу... И ты будешь моей королевой!
И Гилберт поцеловал ее.
Это был их первый настоящий поцелуй. Сначала легкий, почти невесомый, он быстро превратился в глубокий и пылкий. Гилберт буквально впивался в ее губы, ненасытно, требовательно. У Елизаветы закружилась голова, тело вдруг стало таким легким, что, казалось, еще чуть-чуть, и она сможет взлететь. Захлестнувшая ее волна восхитительных ощущений унесла с собой посторонние мысли. Долг, помолвка, Родерих – все затерялось в бурном потоке.
Елизавета обвила руками шею Гилберта, углубляя поцелуй…
Они оторвались друг от друга только, когда им перестало хватать воздуха.
Чувства переполняли Елизавету, заветные слова рвались на волю, она не могла, да и не хотела больше увиливать.
- Я люблю тебя, Гил, - уверено произнесла она, глядя ему прямо в глаза.
Он застыл мраморной статуей и ошарашено таращился на нее, похоже, не в силах поверить в услышанное.
- Скажи… скажи еще раз, - наконец сдавлено прошептал он.
- Я люблю тебя, - с наслаждением повторила Елизавета. – Я люб…
Гилберт прижал ее к груди так сильно, что у нее перехватило дыхание.
- Лизхен…
Влажные губы коснулись ее виска.
- … я так давно…
Лба.
- … так давно…
Щеки.
- … так давно тебя…
Он не договорил и финальным аккордом накрыл ее губы своими. Его горячий шершавый язык проник в ее рот, игриво коснулся ее языка, заставляя Елизавету задрожать от нового необычного ощущения. Она теснее прильнула к Гилберту, отвечая на поцелуй со всей страстью, которая так долго копилась в ней. И ждала только его…
Елизавета не заметила, как оказалась в объятиях мягкой травы, а Гилберт смотрел на нее сверху вниз. Его глаза потемнели от желания. Винные. Пьянящие. В них хотелось утонуть.
- Ты… ты такая красивая, - выдохнул он, добавив совсем тихо и даже как-то робко, - л… любимая.
Елизавета вспыхнула от смущения и удовольствия: эти простые слова звучали для нее гораздо прекраснее любых витиеватых комплиментов, которые говорил ей Родерих. Она не знала, как следует ответить, поэтому просто притянула Гилберта к себе и возобновила поцелуй. И даже рискнула позволить себе нечто большее – осторожно расстегнула его камзол, распахнула рубашку и провела рукой по его груди. Это оказалось еще приятнее, чем она воображала. Его кожа была гладкой, упругой и горячей – подушечки ее пальцев чуть покалывало, Елизавета ощущала, как напрягаются под ее ладонью мышцы. Гилберт едва ощутимо вздрогнул, и она поймала губами вырвавшийся из его горла слабый стон…
Ее действия словно послужили для него сигналом: ласки Гилберта стали более настойчивыми, поцелуи – жадными, почти грубыми. Он даже чуть прикусил губу Елизаветы, но наполнивший рот металлический привкус крови лишь сильнее возбудил ее. Она отпустила свои желания на волю: без стеснения гладила его широкую грудь, сильные плечи, подчиняясь внезапному порыву, чуть царапнула... И в награду получила уже даже не стон, а тихий рык.
- Лиз…хен…
Да, именно так. Она хотела, чтобы он произносил ее имя. Еще и еще! С придыханием, с дрожью. Звонкое «Лиз» и тягучее «хен».
«Я схожу с ума…»
Гилберт скользнул губами по ее тонкой шее, спустился ниже... Дикие, безудержные поцелуи. От таких остаются следы. Но Елизавете было все равно…
Он обрисовал кончиком языка ее ключицы, нежную ямочку меж ними. Елизавету затрясло, по телу пробежала сладкая волна и растворилась где-то внизу живота мириадами огненных бабочек.
- Нравится? – дурманящий низкий голос, теплое дыхание щекочет кожу.
- Да… - полувздох-полувсхлип.
Гилберт дразняще провел языком по самому краю выреза ее платья, шаловливо дернул зубами кружева оторочки, точно собрался порвать, а затем вдруг подул на влажный след. Елизавета не удержалась и тихонько хихикнула...
Она плавилась, как свеча, в его объятиях, и была совершенно не против, если бы они занялись любовью прямо здесь, на постели из мягкой травы под раскидистым деревом. Она так хотела его… Но кое-что не давало ей полностью отдаться наслаждению – одна маленькая мысль.
«А как же твое обещание Родериху, а? Вот так вот возьмешь и легко переметнешься к его врагу? Предательница… Подлая предательница».
Елизавета гнала ее прочь, но она настойчиво возвращалась снова и снова. Хедервари отлично знала за собой такую черту и люто ненавидела: навязчивое стремление выполнить свой долг и сдержать однажды данное слово, даже если это было ей не выгодно, даже если от этого ей становилось только хуже. Даже если это причиняло боль.
Именно чувство долга заставило ее мягко отстранить руку Гилберта, когда он попытался расшнуровать лиф ее платья.
- Гил, подожди…
Пару секунд он смотрел на нее затуманенным взглядом, явно не понимая о чем вообще речь, но затем на его лице отразилось беспокойство.
- Я что-то сделал не так? – неуверенно спросил он. – Ты прости… Я же с девушками не очень…
Застенчивость этого бравого вояки показалась Елизавете такой трогательной, на мгновение она даже забыла, что собиралась сказать.
- Нет, нет, Гил, - улыбнулась она. – Все прекрасно… ты самый лучший… мне так хорошо с тобой… Дело не в тебе, а во мне… Родерих… мой долг… я не могу…
- Опять двадцать пять, - раздосадовано пробурчал Гилберт и сел на траву возле Елизаветы.
- Родди то, Родди се… Пошли его к черту!
- Ты не представляешь, как мне хочется сделать именно так…
- Тогда в чем проблема?
Елизавета не ответила, она села рядом с Гилбертом и положила голову ему на плечо. Все, чего она желала, – быть с ним. Чувствовать его жадные, но в то же время нежные прикосновения. Просыпаться в его объятиях. Слышать его голос. Такой любимый и родной. Но она понимала, что если останется с ним, ее все время будет мучить чувство вины, отравляя их счастье.
«Но ведь я вовсе не предаю Родериха, я же не собираюсь против него воевать, - попыталась возразить самой себе Елизавета. – Мне наверняка удастся и Гилберта уговорить прекратить их старую вражду. Так что получается, я только лучше сделаю!»
«Ой, вот только не надо обманывать себя сладкими сказочками о примирении заклятых врагов, – насмешливо передразнил внутренний голос. – Они слишком сильно ненавидят друг друга. И что ты будешь делать, если война продолжится? Ты ведь не сможешь остаться в стороне, когда любимый сражается. Тебе придется поднять оружие против Родериха…»
«Да и с чего я вообще взяла, что он меня так просто отпустит. Сказать: «Прости я полюбила другого, давай расстанемся» - нельзя. Я – провинция империи. Как бы Родерих хорошо ко мне ни относился, политические соображения не позволят ему дать мне уйти. А значит война. Опять война…».
От вороха мыслей начинала болеть голова, противоречия разрывали Елизавету на части.
«Проклятье, почему же все так сложно?»
Вдруг она ощутила, как ее обнимает сильная рука Гилберта.
- Лизхен, ты почему молчишь? Все нормально?
Елизавета подняла голову, заглянула ему в глаза, и на краткий миг ощутила облегчение...
Но сомнения все равно продолжали бередить душу.
Хедервари поняла, что ей надо как следует поразмыслить. В одиночестве. Потому что когда Гилберт был рядом, она могла думать лишь о том, как же замечательно его целовать…
- Гил, я не могу вот так сразу принять твое предложение, - она старалась говорить мягко, но твердо. – Все так запуталось… Мне нужно подумать.
На лицо Байльшмидта набежала тень.
- Тогда думай быстрее, - резко бросил он. – Фриц собирается заключить мир и завтра я должен встретиться с делегацией послов, которые поедут на переговоры. Так что решай, либо ты отправишься к своему драгоценному Родди, либо останешься со мной.

Глава 5
Гилберт был уверен, что познал счастье. Повергать очередного врага, упиваясь своей силой, всегда было для него истинным наслаждением. Но сегодня он понял: все его славные победы ничто по сравнению с тремя простыми словами, произнесенными Елизаветой.
«Я люблю тебя», - сладким эхом разносилось в душе, заполняя блаженством каждую клеточку его существа. Он был так счастлив, что ему начинало казаться, будто все это сон. Но нет, Елизавета больше не была лишь воздушным образом в его грезах, ее поцелуи, прикосновения – все было реальным.
И сейчас, готовясь ко сну в своей комнате, он уже, наверное, в тысячный раз покручивал в голове каждое чудесное мгновение сегодняшнего дня. Вот тонкие пальчики Елизаветы ласково перебирают его волосы. Вот ее мягкие губы накрывают его. И маленькие ладошки скользят по его груди. Ни с чем не сравнимое наслаждение. И больше их с Елизаветой уже ничто не разделяет… Почти.
Гилберт скривился, вспомнив, как она заговорила о своем долге перед Родерихом: проклятый Эдельштайн все время тенью маячил между ними.
- Надо было прикончить очкарика, - проворчал Гилберт. Но в таком случае Хедервари бы его возненавидела. Она была по-своему привязана к Родериху, и хотя Байльшмидт понимал, что это всего лишь вассальная преданность, не ревновать не мог.
К тому же после их разговора в саду весь остаток дня Елизавета его сторонилась. Большую часть времени она проводила за вязанием, иногда, отложив спицы, просто рассматривала петли, мысли ее явно витали где-то далеко, а во взгляде читалась грусть. Она сказала, что хочет обдумать его предложение. И Гилберт постарался унять свою страсть, чтобы дать ей время. Елизавета, хотя и бывала иногда импульсивна, все же оставалась рассудительной и серьезной. Он хорошо помнил их полную битв юность, когда она своим здравомыслием удерживала его от глупостей, не раз и не два спасая ему жизнь.
«Ничего, ждал столько лет, подожду полдня», - успокаивал себя Гилберт, расстегивая камзол.
«Но ты мне еще заплатишь за ожидание, моя маленькая Лизхен…», - и он улыбнулся своим мыслям, предвкушая весьма приятное наказание для нее.
Хотя Гилберт и волновался, он был уверен, что получит заветное «Да». Ведь она уже призналась ему. Уж он-то сможет любить ее так, что она забудет про все. И будет думать только о нем. Гилберт прикрыл глаза, позволяя себе погрузиться в фантазии о будущем, где они вместе. Всегда…
Он вздрогнул, услышав, как скрипнула дверь, и резко развернулся.
В комнату вошла Елизавета. На первый взгляд она казалась спокойной, даже расслабленной, но он сразу же почувствовал в ней едва уловимое напряжение, будто сам воздух вокруг нее слегка дрожал. Чутье подсказывало Гилберту, что должно произойти нечто важное.
Елизавета держала в руках аккуратно сложенный белый шарф с черным орлом.
- Я наконец-то его закончила. Примеришь? – ее улыбка получилась какой-то вымученной и совершенно не веселой.
Хедервари накинула шарф Гилберту на шею: ткань была мягкой, ему показалось, что он все еще чувствует в ней тепло пальцев Елизаветы.
- Спасибо, - пробормотал он. – Мне давно не дарили подарков…
Гилберт обнял за талию и притянул к себе, собираясь поцеловать. Но Елизавета выскользнула из кольца его рук.
- Боюсь, это прощальный подарок, Гил, - на мгновение она потупилась, а затем вскинула голову и твердо встретила его озадаченный взгляд. – Я решила. Я возвращаюсь к Родериху.
На мгновение Гилберту показалось, что он разучился дышать. Мир, всего минуту назад сверкавший яркими красками, померк.
- Лизхен, это… не смешная… шутка, - слова давались с трудом, горло сжимали железные тиски.
- Это не шутка, - в столь мелодичном голосе Елизаветы сейчас звучал приговор. – Завтра я поеду с тобой в Австрию.
В этот момент Гилберт понял, что ему все-таки снился сон. А сейчас его ждало пробуждение, полное горечи и разочарования.
- Почему?! – выдавил он. – Мы же… ты же… Ты говорила, что любишь меня!
Последние слова он выкрикнул почти как обвинение.
- Люблю, - Елизавета говорила спокойно, но чуть дрожащие руки выдавали ее волнение. – Но я дала Родериху клятву верности. Я не могу ее нарушить. Это выше меня…
Клятва. Гилберт отлично знал, насколько Елизавета верна своему слову. Пожалуй, в этом она была гораздо большим рыцарем, чем все окружавшие ее мужчины. И даже он сам. Байльшмидт искренне восхищался такой ее чертой. До этого момента.
- Да к черту твои принципы! – заорал он, хватая Елизавету за плечи. – Это глупо!
- Я знаю, но ничего не могу поделать. Такой уж глупой я родилась… Прости, - она погладила его руку. – Но что бы ни случилось, я… Ты всегда будешь для меня единственным… И…
Она замялась, но все же продолжила.
- Я не позволю Родериху к себе прикоснуться. Наш брак будет только на бумаге…
«Как будто мне от этого легче!»
- Не позволишь, да? – едко процедил Гилберт, еще сильнее сжимая ее плечи. – А если он прикажет? Ты ведь его служанка, ты обязана подчиняться.
Елизавета нахмурилась, но ничего не ответила. Весь ее вид говорил о том, что она не отступится от принятого решения, как бы он ее ни убеждал.
Гилберт начал закипать, ярость и бешеная ревность застилали сознание. Из глубин души поднялось первобытное чувство собственничества. Желание обладать во что бы то ни стало. В нем проснулся какой-то другой Гилберт. Он не собирался ждать, быть терпеливым и нежным. Он. Хотел. Елизавету. Дико, почти до безумия. Она будет принадлежать ему. И плевать, что она сама об этом думает.
«Моя Лизхен! Никому не отдам! - набатом стучало в голове. – Какого черта я должен ее отпускать?! Отступить в сторонку и позволить ей уйти к этому австрийскому дохляку?! Чтобы он щупал ее своими холеными ручонками… Нет!»
Если нужно, он удержит ее силой. Запрет на сотни замков, чтобы никто не посмел не то что прикоснуться к ней, но даже взглянуть. Она будет его сокровищем. Его милой, дорогой Лизхен. Его, его, его… Они ведь просто созданы друг для друга. Только он сможет сделать ее счастливой. И со временем она сама поймет, как глупо было цепляться за долг и клятвы.
Гилберт резко отпустил плечи Хедервари и, шагнув вперед, встал между ней и дверью.
- Ты не поедешь к Родди! – рявкнул он. – Из этой комнаты ты выйдешь либо со мной в церковь, либо вообще не выйдешь! Ясно?!
Смутно он осознавала, что сейчас наверняка выглядит страшно: сверкающие на бледном лице красные глаза, жуткий оскал – дьявол, явившийся из Ада. Но он уже не мог с собой ничего поделать. Годами тлевшее пламя страсти сейчас вспыхнуло и сжигало Гилберта изнутри, животные инстинкты торжествовали …
Нежные пальчики коснулись его щеки. Они несли успокоение и мир.
Елизавета смотрела на него ласково, почти с материнской заботой. Ее глаза - зеленые озера в чаще леса, тихие, тихие… И в них он увидел свое отражение. Доброго, честного и благородного Гилберта, который заботится о тех, кто ему дорог. Того Гилберта, которого она полюбила.
- Ты ведь этого не сделаешь, Гил, - мягко улыбнулась она, поглаживая его по щеке. – Я знаю…
И он ощутил, как его гнев растворяется в омуте ее глаз. Конечно, он сам прекрасно понимал, что принуждением ничего не добьется. Птица, которой сломали крылья и посадили в клетку, больше не запоет. Так и Елизавета, слишком гордая, слишком вольнолюбивая. Она будет сопротивляться до конца... А если ему удастся ее сломить, это будет уже не она, а лишь пустая оболочка… Но главное, Гилберт знал – он никогда не сможет причинить ей боль. Слишком ценна была ее любовь. Добровольное чувство, не вырванное силой – чистое, искреннее. Он не мог его осквернить...
Вместе с яростью, Гилберта покинули все силы. Она вдруг почувствовал себя усталым и разбитым, как после тяжелого боя. Он обнял Елизавету, практически оперся на нее, чтобы не упасть.
- Не уходи, Лизхен, - прошептал он, судорожно стискивая ее плечи.
Он чуть отстранился, взглянул на нее.
- Пожалуйста...
И увидел, что до этого спокойное лицо Елизаветы вдруг исказилось. Губы задрожали, а в глазах появилась такая тоска, что у Гилберта защемило в груди. Она наконец-то понял, как тяжело ей далось такое решение, с каким трудом она сдерживает свою боль, старается казаться сильной.
- Лизхен, зачем ты себя мучаешь, дурочка, – он нежно поцеловал ее в щеку. – Просто оставайся со мной. Забудь про клятвы и обещания. Сделай то, что тебе на самом деле хочется…
- Что мне на самом деле хочется? – эхом отозвалась Елизавета. Она неуверенно обвила его шею руками и как-то робко потянулась к губам… Но затем вдруг резко оттолкнула его.
- Нет! Я приняла решение! Все. Кончено. Точка! – выкрикнула Елизавета и стремглав вылетела за дверь.
А Гилберт еще долго стоял и машинально мял в руках кончик шарфа. Затем стянул его с шеи и поднес к лицу, потерся щекой о ткань, на мгновение ему почудилось, что он ощущает исходящий от нее аромат полевых цветов. Так похожий на запах Елизаветы…
- Твою мать! – взвыл он и, размахнувшись, собрался швырнуть шарф в пламя камина. Но в последнее мгновение что-то удержало его руку. Все-таки это был подарок Елизаветы, он обещал ей носить его. К тому же вскоре этот шарф станет единственным напоминанием о тех прекрасных днях, что они провели вместе…
Байльшмидт горько рассмеялся, накинул его на плечи, вышел из комнаты и спустился вниз. На кухне он прихватил несколько бутылок вина и всю ночь топил свое горе в выпивке. В пьяном дурмане он раненым зверем метался по комнате, круша все, что подвернется под руку, и грязно ругаясь. Он проклинал Родериха и судьбу, которая сыграла с ним злую шутку: сначала подарила счастье, а затем жестко отобрала.
Утром после ночи буйства им овладела апатия. В сердце не осталось больше ни злости, ни боли, только гулкая пустота. Ему казалось, что вместе с Елизаветой от него ушла сама жизнь, и он превратился в самодвижущийся механизм, созданный каким-нибудь безумным алхимиком. Он ходил, отдавал распоряжения – и не чувствовал ничего.
Елизавета вышла из своей комнаты ровно в полдень, когда был назначен отъезд. Она не взяла с собой ничего, лишь плотную шаль, в которую куталась, несмотря на довольно жаркую погоду. Она избегала смотреть на Гилберта, не проронила ни слова. Ему показалось, что ее глаза покраснели.
«Она что, плакала?»
За все годы знакомства он ни разу не видел ее слез, даже в те моменты, когда он сам, проиграв сражение, был готов разрыдаться, Елизавета лишь гордо вскидывала голову и усмехалась.
При взгляде на ее бледное лицо Гилберту тут же захотел прижать ее к груди, приласкать, утешить. Но от этого бы им обоим стало только хуже… Поэтому Байльшмидт сухо поздоровался с Елизаветой и проводил ее к ожидавшему экипажу.
Гилберт решил, что Хедервари еще не настолько оправилась от ран, чтобы ехать верхом и велел подать для нее карету. Он ожидал, что Елизавета будет возражать, заявлять, что кареты – это для изнеженных дам, но она наоборот с удивительной поспешностью залезла в экипаж, словно пытаясь скрыться в нем от Гилберта.
Байльшмидт дал команду, и небольшая процессия тронулась в путь. Сам он ехал рядом с каретой, следом за ним скакал адъютант, несколько офицеров и десяток гусар – необходимая предосторожность на случай столкновения с разбойниками или бандой дезертиров.
Гилберт безучастно смотрел на дорогу. Серая однообразная лента, холодные камни – такая хорошая иллюстрация для его омертвевшей души.
К вечеру они добрались до городка на полпути в Вену, заночевали там в трактире, а утром продолжили путь. За все это время Гилберт и Елизавета не обмолвились ни словом. Казалось, они уже стали друг другу совершенно чужими.
К полудню они добрались до дворца в предместьях Вены, встретились здесь с прусскими послами.
Родерих и австрийские дипломаты ждали делегацию в роскошном зале: обитые сиреневым бархатом кресла, золоченые канделябры, развешанные на украшенных росписями стенах, огромная хрустальная люстра, переливающаяся всеми цветами радуги под потолком. Казалось, Эдельштайн специально пригласил гостей в самую изысканную комнату дворца, чтобы лишний раз подчеркнуть лоск и элегантность австрийцев по сравнению с «неотесанными пруссаками».
- Добро пожаловать, - в устах Родериха даже вежливое приветствие звучало уничижительно. Он смерил Гилберта брезгливым взглядом и указал на одно из кресел.
- Прошу, мне бы хотелось разобраться с этим побыстрее…
- Мне тоже, - хмуро бросил Байльшмидт. – Пялиться на твою рожу – удовольствие то еще…
Дипломаты с обеих сторон принялись обсуждать условия мира, они жарко спорили, пруссы старались получить больше выгод, австрийцы – не уступить слишком много. Гилберт слушал их в пол уха, особо не задумываясь, и уже ставя свою подпись под договором, он смутно осознал, что получает богатые земли Австрии, которые так давно хотел захватить. Родерих побелел от едва сдерживаемого гнева и судорожно стиснул кулаки. Казалось бы, Гилберт должен был радоваться: он расширил свою империю, унизил давнего врага. Но все это не имело значения. Потому что на самом деле он проиграл – он потерял то, что значило для него гораздо больше. Он потерял ее…
Наконец дошло до обмена пленными. Все это время они ждали в отдельных комнатах. Кроме Елизаветы с прусской делегацией приехало несколько знатных австрийских генералов.
Как только Хедервари вошла в зал переговоров, Родерих тут же изменился в лице. Он заулыбался, буквально подлетел к ней и, казалось, собирался обнять. Но аристократическая чопорность все же не позволила ему радоваться возвращению Елизаветы слишком бурно: он просто взял ее за руку и принялся что-то говорить. Но Гилберту хватило и этого. Его затрясло от бешенства. Он был уверен, что смирился, что смог принять уход Елизаветы. Но смотреть, как ее касается ненавистный Эдельштайн, было выше его сил. Дрожащие пальцы потянулись к эфесу шпаги.
«А ведь если я сейчас его прикончу, то одним махом решу все проблемы!» - одурманенному ревностью разуму эта мысль показалась весьма заманчивой. Всего один взмах клинка – и Елизавете будет не к кому возвращаться…
Гилберт уже начал медленно подниматься с кресла, когда ему на плечо легла рука.
- Успокойтесь, господин Пруссия, - зашелестел ему на ухо возглавлявший делегацию старый барон, который, похоже, по-своему истолковал его реакцию. – Мы же только что подписали мирный договор! Хотя, если честно, я и сам бы с удовольствием прирезал парочку этих хитрых австрийских крыс. Какие наглецы: мы разгромили их в пух и прах, а они еще пытались запутать нас в дипломатической казуистике и оставить в дураках. А сами наверняка уже строят планы, как отвоевать назад все уступленные земли. А ведь Силезия наша по праву!
Хотя речь аристократа имела мало общего с истинными причинами ярости Гилберта, она, как ни странно, немного остудила его пыл.
«Да, теперь уже поздно махать оружием, - криво усмехнулся он. – Что толку если я сейчас зарежу Родди?»
Гилберт глубоко вздохнул и опустился обратно в кресло.
Похоже, его вспышки никто не заметил. Родерих взял Елизавету под руку и повел прочь из комнаты. На пороге она обернулась и впервые с того момента, как они покинули усадьбу, посмотрела прямо на Гилберта. В ее глазах было столько отчаяния и мольбы, что ему дико захотелось схватить ее и унести далеко-далеко… Но дверь захлопнулась с глухим стуком, отрезая от него Елизавету. Навсегда.

@темы: шипперское, фанфик, Венгрия, hetalia, APH, Пруссия

---

Вдруг кому интересно

С завтрашнего дня пропаду до понедельника. В лучшем случае. А в худшем может и дольше. Я окончательно переезжаю из общаги в квартиру, а инета там пока в наличии нет, поэтому у меня будет жестокая ломка все выходные) Надеюсь, скачанные фильмы меня спасут. Ну и фики надеюсь тоже попишу. Хотя вдохновение вещь непредсказуемая. А вообще первый раз ночевать в новой квартире даже немного боязно, особенно, когда ты совсем один - разве что медвежонок под боком буду косплеить Ноа Там еще блин с ванной проблемы, сантехника надо будет ловить - в общем чую будет сплошная головная боль все выходные.

@темы: мысли вслух, бред сивой Морриган, жизнь

---

Футбольная интермедия

Сегодня утром прочитала в газете один весьма интересный факт о немецкой сборной и просто не могла его не осветить. Будет своего рода интермедия для моих футбольных фанфиков.

Название: О запретах
Персонажи: Франция, Пруссия, Германия, за кадром Пруссия\Венгрия
Рейтинг: хмммм, ну за намеки на то самое пусть будет R

Как-то раз, вечером, вымотавшийся после тренировки Франция шел по коридору гостиницы. У двери в номер немцев он резко затормозил и прислушался.
- Ох, Гил! – голос Венгрии было сложно не узнать. – О да, да… ДА! Мамочки, как хорошо! Супер!
К ее стонам прибавились очень красноречивые скрипы кровати.
У Бонфуа от ярости вздулись вены на лбу.
«Чертов Байльшмидт, да как он смеет развлекаться, когда другие пашут?!»
Всем командам на Евро тренеры строго-настрого запрещали пить, курить и заниматься сексом, чтобы не портить имидж и беречь здоровье игроков. Для такого любителя плотских утех, как Бонфуа, это было жесточайшей пыткой. У него уже начиналась ломка – а тут Пруссия, как ни в чем не бывало, кувыркается.
«Ну, погоди у меня», - мстительно оскалился Франциск.
На следующий день французы тренировались недалеко от немцев, и Бонфуа с милейшей улыбочкой подошел к братьям.
- Как себя чувствуешь, Гилбо? – медовым голосом пропел он. – Не притомился после вчерашней бурной ночки?
- А тебе какое дело, Франц? - пожал плечами Пруссия и продолжил подкидывать мячик ногой.
- Мне нет дела, а вот контролирующим органам есть. Я ведь могу и сообщить куда следует о том, что ты нарушаешь правила и тренируешься в совсем другом виде спорта. Журналистам наверняка эта новость понравиться… Нам ведь запрещено…
- Вам может и запрещено, а Великому можно все, - высокомерно изрек Гилберт.
- Зазвездился ты, Великий хренов! – вскипел Бонфуа. - Правила для всех одинаковые!
- Позволь, я объясню, Франциск, - вдруг деликатно вмешался Германия. Он сунул Франции под нос какую-то бумажку.
- Правила все же разные. Понимаешь, наш тренер официально разрешает нам пить, курить и…
- Заниматься сексом! – и Байльшмидт показал опешившему Бонфуа язык.

@темы: шипперское, юмор, фанфик, Евро, Венгрия, футбол, hetalia, APH, Пруссия